Сергей Андреев - Особый контроль (сборник)

— Нам Манефа того не велит, — говорят и смеются.

На них, бунтовщиков, гусаров бы, уланов напустить, да нельзя! Что, если войско разбредется по губерниям и там, порядок наводя, задержится, а вредная коза немедленный парад затребует? Нет, тут хочешь не хочешь — терпи. Опечалился царь, облысел. Да только снявши голову, по волосам не плачут…

А он и не плакал, а в тронную залу пришел, бухнулся в ноги и чуть не запел:

— Матушка-свет, ясновидица! Радость ты наша! Кончилось твое прозябание в нашем нищем государствишке! Нынче тебя царь морской к себе в гости зовет, руку и сердце тебе предлагает! Будешь ты на острове Буяне проживать, будешь морскою капустою ластиться!

Задумалась коза, три дня не отвечала. Потом соизволила:

— Ладно!

Тотчас Манефе кораблик подали, коврами его, лентами убрали, бойких матросов в команду набрали. Правда, уши всем матросам наиглавнейшею державною печатью запечатали — это, мол, чтобы их манефины пророческие речи аж до самого Буяна не смутили.

И вот отчалила Манефа, в сине море удалилась. Просветлели людишки, держава свободно вздохнула. Все ждут, когда матросики вернутся и расскажут, где и как они Манефу утопили — был такой тайный указ.

Да вот не вернулся кораблик! И стало всем боязно: что, если Манефа коварство раскрыла, корабль утопила, а сама как ни в чем не бывало и впрямь у морского царя прижилась?..

И пошло с тех пор мореходство на убыль, и мы от прочих грамотных народов в этом ремесле и поотстали. После догнали, конечно, ибо стали про Манефу помаленьку забывать.

Вот только боязно — а ну как совсем забудем?

Был такой беглый солдат — Балазей. Нигде он гнезда не вил, а ходил по державе, народ веселил и сам над народом смеялся. Он на дуде играл — где на свадьбе, а где на поминках — и тем кормился. Он вообще на мир смотрел просто и ни во что не верил. Потому что, говорил, всякая вера хоть чего, хоть самую малость от человека, но требует. А раз Балазей ничего не имел, то и веровать ему было нельзя — отдавать-то нечего! Было у него, правда, ружьецо, но ружьецо дареное, от самого царя.

А дело вот как было. Будто вроде он, Балазей, словно как бы раньше с самим царем дружбу водил, а потом они рассорились — заморскую принцессу не поделили. Принцесса, она, как и всякая баба, никак выбор сделать не могла: и царь богат, и Балазей орел, и царь простак, и Балазей умен — кого тут предпочесть? Тогда они, как настоящие товарищи, принцессу на кон поставили, в картишки схлестнулись. Царь хоть и выиграл, да передернул — бубнового короля из колоды вытащил. Короли, они всегда царям приятели, так что все вроде бы и справедливо. Но Балазей обиделся, кричит:

— Стой! Положь!

Схватились, разодрали короля напополам. И это чистая правда: Балазей любому, кто желал, свою половину той карты показывал.

— Вот, — говорил, — это моя. А другую половинку у царя спросите.

Верили на слово.

Но и это не все. Царь больше играть не желает, хватает принцессу в охапку. А Балазей, осерчав, за ружье! Оно там на стене висело. Царь, увидев такое дело, сразу в крик:

— Ладно, бери, меняемся!

Балазей посмотрел, посмотрел… А и действительно, красивое ружье! Дуло черненое, курок золоченый, приклад из деревянной душистой породы и весь в рисуночках. А легкое, а емкое! И, как потом оказалось, центрального боя с алмазными кремнями. Принцесса же — сухая, конопатая, гундосит не по-нашему. Царь ее, кстати, и сам на третий год восвояси отправил. То ли дело ружье! С таким ружьем… Оно — не знаю, поверит ли кто, — на тридцать верст стреляло и без промаха.

Так что закинул Балазей дареное ружье за левое плечо и ушел со службы, от царя, от бывшего товарища. И двадцать… ну, десять лет это ружьецо каждый вечер его без единой осечки кормило. Сядет, расскажет, поверят — накормят. А не поверят — так вскочит, оскалится, клацнет курком.

— Геть! Геть! — кричит.

Хлипкие разбегутся, смелые останутся. И — пошла потеха! Чего он только не выделывал! Палил куда попало, и все с великой пользой: сундукам замки сшибал, мухам крылья обрубал, всем желающим больные зубы выстреливал без лишнего кровопролития. И за это умельца до отвала кормили и до упаду поили. Вот какой он был веселый человек!

Но как-то однажды забрел он в такую деревеньку, где не то что царское ружьишко — дуда горластая и та никого не возрадовала. Уж очень дрянное попалось селение: никто там не родился, никто не помирал, никто свадьбу не гулял. Пусто на улице, скука. Идет Балазей, брови хмурит, вздыхает. Вот, думает, осень настала, и руки дрожат, и курки заедает, дуда не поет. Поежился бывший солдат, шапку снял, на небо посмотрел, по сторонам. И видит…

Какой-то валацуга, непотребный оборванец, у забора стоит, на поросенка смотрит. И то сказать: забавный поросенок — молодой, а сала как у старого. Способный, значит. Тут надо бы его хватать и убегать, а оборванец смотрит. Должно быть, очумел от голода. Эх, думает бывший солдат, пропадет человек! Подошел он к нему, по сторонам покосился и шепчет:

— Ну, чего смотришь? Дерзай!

— Как дерзать?

— А хотя бы вот так! — Балазей поросенка за нежное ухо берет и от земли отрывает.

Поросенок от подобной лихости речи лишился, молчит. Валацуга говорит:

— Зачем ты его так?

— Как зачем? Откушаем. Аида за мной! — и побежал солдат рысцой к околице.

Валацуга его догоняет, срамит:

— Брось поросенка! Нечестно, неправедно это! — и за рубаху хватает, вот-вот разорвет…

Остановился Балазей, презрительно на валацугу глянул и только отвечать…

Как поросенок осмелел и поднял дикий ор. На ор враз по всему селению калитки заскрипели, людишки показались — кто с топором, кто с вилами. Ведь до чего безобразный народ! Когда Балазей на дуде убивался, так ни один с печки не слез, зато презренный поросячий визг всех на ноги поднял!

Но это мы сейчас пространно рассуждаем, а тогда Балазею не до разговоров было: жизнь или смерть решались. Так что схватил он трофей — и бежать. Валацуга за ним.

Ушли без потерь. Забежали в ближний лес, развели костер, поросенка порешили, сели ужинать…

Нет, на самом деле все куда труднее было. Забежали они, отдышались, Балазей из-за голенища штык достал… А валацуга его за руку хватает, кричит:

— Не позволю! Он краденый!

Тут хотел Балазей… Нет, не стал. Вместе ж крали! Штык опустил и говорит:

— Какой же он краденый? Он купленный!

— Как это купленный? Когда?

— А по дороге. Я им дуду, они мне поросенка. Справедливо?

Посмотрел валацуга, и точно: нет дуды. Балазей ее, видать, дорогой обронил. Ну вот, а я сказал, что без потерь ушли. Хорошая была дуда — в ней парабор на восемь дыр и пищик индюшиный…