Джеймс Ганн - Внемлющие небесам

Макдональд разлил вино по бокальчикам.

– «A la tres-bonne, a la tres-belle, – провозгласил он. – Qui fait ma joie et ma sante»

* [За несравненную красу твою, Что дарит радость мне и счастье" (фр.); Бодлер III, Les Epaves].

– За Программу, – произнесла Мария. – Пусть в эту ночь примут чей-нибудь сигнал.

Макдональд покачал головой.

– В эту ночь нас только двое.

Потом они остались одни во всем мире, так продолжалось уже лет двадцать. И она была столь же шаловлива, влюблена и весела, как в тот раз, когда они впервые узнали друг друга. Наконец, страсть сменилась бесконечным спокойствием и усладой, когда сама мысль о Программе казалась чем-то бесконечно далеким, к чему не стоит возвращаться.

– Мария… – произнес он.

– Робби?..

– Yo te amo, corazon.

– Yo te amo, Робби.

Потом он лежал рядом с ней, ожидая, когда успокоится ее дыхание, и Программа вновь медленно завладевала его сознанием. Ему показалось, она уснула; он поднялся и, не зажигая ночника, начал одеваться.

– Робби? – Голос ее спросонья прозвучал испуганно.

– Querida?

– Ты опять уходишь?

– Я не хотел тебя будить.

– Тебе обязательно нужно идти?

– Это же моя обязанность.

– Останься, прошу тебя. Ну хотя бы на эту ночь.

Он зажег ночник. Из полумрака в тусклом свете выплыло встревоженное лицо. Впрочем, и тени истерии он не заметил.

– «Past ich, so rost ich».

* ["кто двигаться жалеет, тот мигом заржавеет" (нем.) – поговорка]

– Кроме того, мне бы потом стало стыдно.

– Я понимаю, тогда ступай. Только возвращайся поскорее.

Он снова извлек две таблетки, положил их на полочку в ванной, а упаковку спрятал.

В главном корпусе наибольшее оживление и суета воцарялись ночью, когда шум солнечного радиоизлучения становился минимальным, а условия прослушивания звезд – самыми благоприятными. В коридорах сновали девушки с кувшинчиками кофе, а в бар стекались поговорить мужчины.

Макдональд вошел в помещение центрального пульта. У табло с контрольными приборами дежурил Адамс, техником-ассистентом у него Монталеоне. Адамс поднял глаза и безнадежным жестом указал на свои наушники. Пожав плечами, Макдональд поочередно кивнул ему и напарнику, после чего устремил взгляд на диаграмму. Она показалась ему, впрочем, как и всегда, случайной.

Адамс наклонился к нему, показывая пару максимумов.

– Может, вот здесь что-то и есть.

– Мало шансов, – ответил Макдональд.

– Похоже, ты прав. Компьютер и не пробовал поднять тревогу.

– После ряда лет основательных наблюдений за такими вещами подобное въедается в душу. Начинаешь мыслить, как компьютер.

– Или от всех этих неудач впадаешь в депрессию.

– Увы…

В помещении все сияло, как в операционной: стекло, металл и пластик – все гладенькое, отполированное и стерильное. И еще повсюду пахло электричеством. Конечно, Макдональд знал, электричество не имеет запаха, но так уж получалось. На самом деле так, скорее всего, пах озон, или нагретая изоляция, или какая-то там смазка. На выяснение источника запаха тратить время не хотелось, да и, сказать по правде, он не очень стремился узнать это. Просто привык считать это запахом электричества. Возможно, именно поэтому ученый из него – никакой. Ученый – тот, кто хочет знать, «почему», непрестанно внушали его учителя.

Макдональд склонился над пультом и щелкнул выключателем. Помещение наполнил тихий шипящий звук, напоминающий свист лопнувшей камеры – «ссспокойный шшшорох шипящих сссогласных со ссскальной сессии шшшепелявых ужжжей…»

Он покрутил регулятор, и звук перешел в нечто, названное, кажется, Теннисоном – «журчаньем мириадов пчел». Еще оборот регулятора – и это уже напоминает Мэтью Арнольда.

* [Мэтью Арнольд (1822-1888) – выдающийся английский поэт, эссеист, литературный критик викторианской эпохи]

Он въявь – угрюм, безрадостен, уныл.

В нем ни любви, ни жалости, и мы

Одни, среди надвинувшейся тьмы,

Трепещем: рок суровый погрузил

Нас в гущу схватки первозданных сил.

[Мэтью Арнольд, «Дуврский берег»]

Он опять дотронулся до ручки регулятора, и звуки перешли в ропот отдаленных голосов – то призывных, то срывающихся, то спокойно-рассудительных, то шепчущих, словно в бесконечном отчаянии силились они втолковать нечто, находящееся за пределами понимания. Закрыв глаза, Макдональд будто видел припавшие к окнам лица, искаженные в своем стремлении быть услышанными и понятыми.

И все они пытались во что бы то ни стало говорить разом. Макдональду даже захотелось прикрикнуть: «Молчать! Ну-ка, все там, тихо, – кроме вот тебя, с краю. И по очереди. Мы выслушаем всех до одного, пусть и затратим по времени сто человеческих жизней…»

– Иногда, – проговорил Адамс, – мне кажется, напрасно мы подключили динамики. Человек неизбежно впадет в антропоморфизм. Спустя какое-то время начинает слышать нечто. Временами даже кажется, будто принимаешь какие-то послания. Теперь я эти голоса и не слушаю вовсе. А, бывало, просыпался ночью, от потревожившего нашептывания прямо в уши. Вот-вот, казалось, получу сообщение, и все сразу разрешится. И неизменно внезапно пробуждался.

Он отключил динамики.

– А может, кто-то и примет сообщение, – сказал Макдональд. – Этому как раз и служит звуковая трансформация радиочастот, сохраняя сосредоточенное внимание. Она либо гипнотизирует, либо просто раздражает, но все же именно в такой атмосфере и рождается вдохновение.

– И безумие – тоже, – объявил Адамс. – Человек, как конь, – всегда должен тянуть собственный воз. – Да, конечно.

Макдональд взял отложенные Адамсом наушники и приставил к уху.

«Тико-тико, тико-тико», – послышалось ему. Будто чье-то щебетанье.

«Тико-тико, тико-тико… Что за психи в Пуэрто-Рико?.. Уши есть, а нас не слышат. Из-за звезд поедет крыша…»

Макдональд отложил наушники и усмехнулся.

– Возможно, в безумии тоже есть свое вдохновение.

– По крайней мере, такое отвлекает от черных мыслей.

– А может, и от работы тоже? Ты и вправду хочешь кого-то там отыскать?

– А зачем тогда я здесь торчу? Впрочем, иногда я думаю: а может, лучше ничего не знать?

– Подобное нам всем время от времени приходит в голову, – согласился Макдональд.

В кабинете он вновь с остервенением взялся за кипу бумаг и писем. Кое-как перебрав их до конца, встал и со вздохом потянулся. «Возможно, – пришла в голову мысль, – он не чувствовал бы себя столь, разочарованным и неуверенным, если б работал непосредственно над самой Проблемой, а не просто помогал заниматься ею другим». Но должен же кто-то делать это. Кто-то обязан заботиться, чтобы Программа крутилась, персонал выходил на работу, поступали бы ассигнования из бюджета, счета оплачивались и, как говорится, все пуговицы оставались на месте.