Сергей Абрамов - 07-Требуется чудо (Сборник)

А в самом деле, ужаснулся Ильин, что же это я ни фига не просек? Что же это, как кретин какой, гыкаю смешному совпадению, а вглубь, в суть самую заглянуть не дотумкал? Меня ж на раз покупают!..

— То-то, — сказал Ангел, хамло, подслушав мысли, — сообразил убогий. Что Тит сказал? Тебя гебе ищет. Это факт. Зачем — неизвестно. А все эти провокационные звоночки покойным вождям, о которых здесь никто не помнит, — тут уж совсем все запуталось. Выходит, никто не помнит, а ты помнишь? Выходит, ты все-таки шпион? Тогда откуда? Из далекой страны победившего коммунизма? Чего ж они, мудозвоны, добиваются? Вывести тебя из равновесия? Чтоб, значит, ты запаниковал и в жуткой панике нечаянно выдал бы все явки, шифры и пароли?.. Ну, я торчу от них!.. Во-первых, по-идиотски добиваются, а во-вторых, хрен добьются: ты ж никаких паролей в жизни не знал. А они в жизни не знали, кто ты. И не знают, хотя тщатся. Так? — И, не дожидаясь подтверждения, сам себе подтвердил: — Так. Они тебя отпустили чуть-чуть — гуляй, бобик, но пасут, через Тита вон пасут, через еще кого-нибудь, стукачей кругом — тьма, а тут явно чего-то стряслось, раз они в открытую проклюнулись…

— Что стряслось? — Ильин растерялся.

Ангел соображал лучше него, рассуждал точнее, думал быстрее, Ильин терялся под натиском стремительного Ангела, но ему простительно это было: больной все-таки, официально чокнутый.

— Думай, думай, — наказал Ангел.

— У меня голова заболела.

Голова и вправду начала привычно заводиться — как под током.

— Прими таблетку и думай. Что могло случиться? Что они нарыли? Где нарыли? Ну, ну… Может, в деревне? Может, ты забыл что-то?..

— Не нукай, — обозлился Ильин. Достал из кармана пластмассовый флакон, выкатил на ладонь янтарную капсулу, слизнул ее. — Ничего я не забыл. А что забыл, то забыл — не вспомнишь.

— А они вон вспомнили за тебя, зуб даю… И опять телефон загремел, опять внутренний. Ну, прямо — Смольный!..

— Котельная, — представился Ильин.

— Котельная? — переспросили женским голосом, Ильин узнал диспетчершу. — Ильин?.. Здравствуй, Ильин, сто лет тебя не слышала, соскучилась — страсть, Ильин ты мой никудышный. А слетай-ка, Ильин, в сто пятнадцатую, слетай мигом, у них там батареи чего-то не тянут, замерзают жильцы, льдом уже покрылись, понял, Ильин?

— Ну, понял, понял, не части, я тебя тоже люблю, — сказал Ильин, знал он эту диспетчершу, вздорную, в общем, бабу, но к нему, к Ильину, хорошо относящуюся. — Уже иду, солнце мое.

— Только не споткнись, Ильин, мне тебя не хватать будет, — повесила трубочку, последнее слово за собой оставила.

— Во балаболка, — с уважением сказал Ангел. — Мы надолго?

— Посмотрим. Если надолго, бригаду вызову. Не бросать же дежурство…

— Это точно. Да и звонки еще не все кончились…

И как в воду глядел! Зазвонил городской.

— Але, — осторожно сказал Ильин.

— Слышь, друг, — шепотом из трубки отозвались, не поймешь: не то мужик, не то баба, — на Манежной «летучая тарелка» приземлилась, неопознанная, космонавты из нее выпали, все ободранные, обожженные, по-нашему не волокут, а один — вылитый ты. Не брат, случайно?

— Пошел к такой-то матери! — заорал Ильин, не скрыв, впрочем, к какой матери идти, просто не стоит доверять сей термин бумаге. — То-то я тебя, и то-то, и туда-то! — и здесь терминология общеизвестна, незачем ее лишний раз фиксировать.

Вышел из котельной, кодом дверь запер — от врагов внутренних и внешних, поспешил по коридору к служебному лифту. В лифте, в просторном зеркальном шкафу, ткнул пальчиком в клавишу компьютера, вмонтированного в стену: где она, сто пятнадцатая? Вопрос ушел на центральную эвээм и вернулся ответом, высветившимся на дисплее: на пятом она, сто пятнадцатая, на недальнем пятом этаже. Пятую кнопку и надавил, на пятый этаж и примчал его немедля зеркальный скоростной шкаф.

Ангел помалкивал. Наглого Ангела всегда, замечал Ильин, придавливало еще более наглое великолепие рентхауса.

Сто пятнадцатая располагалась в торце коридора, что, знал Ильин в теории, говорило о ее нечеловеческих размерах и нечеловеческой стоимости. И не хотел, воспитанный гордой советской системой, а что-то рабское само собой внутри проклюнулось, что-то униженное и, естественно, оскорбленное, потому и в звоночек архилегонько дренькнул, архивежливенько, архиробко.

Ангел помалкивал.

А дреньк между тем сразу услыхали и дверь отворили сразу, будто стояли за ней и ждали: когда ж он наконец явится, ненаглядный водопроводчик. Ожидание водопроводчика — оно одинаково волнительно в любой социальной системе.

— Вызывали? — спросил Ильин.

Невысокий, чуть повыше Ильина, но крепкий еще на вид пожилой господин в твиде с минуту рассматривал ожидаемого водопроводчика, потом, словно признав за такового, приветливо улыбнулся и распахнул дверь.

— Точнее, приглашал, — разъяснил господин в твиде. — Куда уж точнее! И не спорьте со мной, любезный Иван Петрович, не спорьте, а заходите и чувствуйте себя как дома.

— Фигец котенку, — прорезался Ангел. Он был прав, как всегда.

Гитлер умер своей смертью в пятьдесят втором, умер от первого инфаркта, старым уже маразматиком умер, с ним не очень-то и считались в последние годы, его круто подпирали средних лет прагматики, которым начхать было на истерию национал-социализма, которые не видели в фюрере бога, а, напротив, старого маразматика и видели, а за ними стояли серьезные господа — как когда-то за Гитлером, только другие! — из «Фарбен-Индустри», из атомной нарождающейся промышленности, из электроники — немецкая электроника славно пошла на мировом торжище, им всем сильно мешал реликтовый Ади, им хотелось торговать со Штатами, и с Англией, и с японцами, а тут еще евреи, придумавшие Израиль, выросли в могучую силу, с которой нельзя было не считаться, они орали про концлагеря, они требовали крови взамен пролитой, они апеллировали к тем же Штатам, а Штаты и ведомая ими ООН давили на Германию и прибранную ею под мышку Россию, давили морально, давили экономически, а тут еще, как на грех, арабы напоролись на нефть, на Ближнем Востоке, и та куда как мощно пошла на рынок, и это стало еще одной экономической дулей для Великого Рейха, тем более что собственной — или российской, без разницы! — бакинской нефти еле-еле хватало на внутренние нужды…

Короче, мир требовал мира. Или не так: избавленный от угрозы мирового коммунизма мир хотел жить спокойно и заниматься товарообменом — хотя бы даже и по Марксу.

Кстати, о Марксе. Коммунистический нарыв, удачно разрезанный немцами на востоке, нежданно-негаданно вырос на далеком юге, в знойной Африке, в давнем оплоте белых посреди черного негодяйства. В ЮАР он вырос, которая с сорок примерно седьмого года изо всех сил развивала социализм и прибрала к рукам соседние Родезию, Мозамбик, а еще и Намибию (то есть исконно германскую землю). Почему-то основная и мощная масса эмигрантов из бывшего СССР, опрометчиво выпущенная расслабившимися от военных викторий германцами, рванула в этот райский уголок. Если глянуть на карту, то и буквально — угол. К слову, политологи позже пытались анализировать причины такой миграции и ни к чему толковому не пришли. Живей всего оказалась ностальгическая версия. Мол, Трансвааль и Оранжевая республика — названия для русского человека небезразличные, мол, пращуры россов бескорыстно сражались за свободу юга Африки, так нынче их потомков сей юг логично приютит. Мол, собачка верная моя наконец-то залает у ворот. (Песня…). И ведь приютил. Так приютил, что одним из пунктов предвыборной программы крайней левой и весьма агрессивной партии «нео-наци», который помог ей собрать пристойное число голосов на прошлогодних (какой в прошлом году был год?..) выборах в бундестаг Германии, стал пункт о неизбежности крестового похода против красных африканских антихристов. А антихристы вовсю строили социализм по Ленину — Сталину, черные африканцы ходили у них по струночке и вопили: «Вставай, проклятьем заклейменный». Не сразу все это приключилось, но довопились: приключилось.