Рэй Брэдбери - Пропавший марсианский город

Медленно, с грохотом поползла огромная дверь, напоминавшая стреловидный бронированный хвост, и в лицо Паркхиллу пахнуло машинным маслом. Он улыбнулся, и неожиданно для него самого улыбка буквально расцвела на его лице.

Его руки, висевшие вдоль тела, быстро и бессознательно протянулись вперед. И ухватили воздух. Не спеша и молча он вошел в гараж, ремонтную мастерскую, ангар или что это было.

То, что он увидел, наполнило его благоговейным восторгом, священным трепетом и детским ликованием. Он вошел и медленно развернулся на каблуках.

Куда бы он ни глянул, всюду были машины.

Машины, которые ездят по земле. Машины, которые летают по воздуху. Машины, готовые ехать в любом направлении. Машины на двух колесах. На трех, четырех, шести, восьми. Машины, похожие на бабочек. Машины, напоминающие древние мопеды. Три тысячи машин выстроились в ряд, четыре тысячи прекрасных машин были готовы ехать куда угодно. Еще тысяча машин была перевернута, колеса сняты, капоты подняты: они ждали, чтобы их отремонтировали. Еще тысяча была подвешена на паукообразных подъемных устройствах, днища открыты взору, прекрасные и замысловатые диски, трубы, зубцы, ждущие, чтобы к ним прикоснулись, открутили болты, заменили клапана и обмотку, аккуратно смазали.

Паркхилл почувствовал зуд в ладонях.

Вдыхая первозданный запах нефтяных болот, он прошел мимо рядов мертвых, но ждущих возвращения к жизни, древних, но хорошо сохранившихся механических рептилий, и чем больше он видел, тем шире он улыбался.

Это был вполне нормальный город, и, до определенной степени, самостоятельный. Но в конце концов эти редчайшие фантастические бабочки, покрытые металлической паутиной и смазочным маслом, опустились на землю; машины, ремонтирующие ремонтные машины, износились и начали разрушаться. Этот Зоогараж, это дремлющее кладбище слонов, где ползали ржавеющие алюминиевые драконы, ждал появления всего одной живой души среди толпы застывшего металла, который еще может ожить, ждал человека, который все исправит. Ждал появления бога машин, который скажет:

- Пробудись, Лазарь-грузоподъемник! Возродись, устройство на воздушной подушке!

И смажет их жиром левиафана, и завинтит гайки волшебным гаечным ключом, и даст им практически вечную жизнь в небе и на сверкающих дорогах.

Паркхилл миновал девятьсот металлических мужчин и женщин, убитых обычной коррозией. Он вылечит их.

- Сейчас. Если я начну сейчас, - подумал Паркхилл, засучивая рукава и глядя на ряды машин, растянувшиеся на целую милю, на гараж, на подъемное устройство, лифт, аккумулятор, резервуар с горючим и разбросанные сверкающие инструменты, ждущие прикосновения его рук, - если я начну сейчас, то мне хватит работы на тридцать лет.

Завернуть миллиард болтов. Починить миллиард двигателей. Залезть в миллиард днищ. Всемогущий, перемазанный машинным маслом, одинокий, один на один с всегда приятными, никогда не возражающими, шумящими машинами-птицами и другими удивительными штуковинами.

Его руки потянулись к инструментам. Он схватил гаечный ключ. Он увидел сломанные сани на сорока колесах. Отремонтировал их, включил зажигание и со свистом пронесся по гаражу.

Паркхилл забрался под огромную машину древней конструкции.

Его не было видно, но было слышно, как он работает. Лежа на спине, он расхваливал машину. И когда, закончив работу, он шлепнул ее - она ожила.

Серебристые дорожки непрерывно двигались в разных направлениях.

Тысячи лет они перевозили между погруженными в сон высокими зданиями не пассажиров, а только пыль.

Сейчас на одной из них стоял Ааронсон, напоминая монумент убеленного сединами старца.

И чем дальше он ехал, чем больше он видел, тем мрачнее он становился, тем сильнее он бледнел.

- Игрушка, - услышал он собственный шепот. Эта мысль пришла к нему из глубины веков. - Еще одна, - голос его стал настолько тихим, что его почти не было слышно, - игрушка.

Да, суперигрушка. В его жизни было много таких. От "однорукого бандита" до торгового автомата и первоклассного стереофонического громкоговорителя размером с реактивный лайнер. Он так много прожил, что утратил способность ощущать.

- Да ты вообще безмозглый дурак, Ааронсон. Неужели ты не мог сразу догадаться, что этот город - просто-напросто игральный автомат, поджидающий того, кто сыграет на нем, поджидающий свою добычу.

И - он все понял. Помоги ему, Боже. Он все понял. Он на мгновение закрыл глаза. Веки опустились, как стальной защитный экран. Он развернулся и сошел с дорожки. Пересел на другую, движущуюся в сторону ворот. По пути он увидел служанку Корелли, которая тоже куда-то ехала.

Поэт скандалил с женой, их крики были слышны повсюду. Они раздавались на тридцати улицах, в двухстах магазинах вдребезги разлетелись витрины, в парках с семидесяти видов кустов и деревьев осыпались листья, и они успокоились лишь после того, как грохочущий фонтан окатил их водой и охладил их пыл.

- Все дело в том, - заявила его жена, прерывая грубую реплику супруга, - что ты соглашаешься со мной только потому, что готов связаться с первой попавшейся и зловонно дышать ей в лицо и пудрить ей мозги своими погаными стихами.

Поэт тихо выругался.

- Ты хуже актера, - продолжала она. - Не перестаешь трепаться ни на мгновение. Заткнешься ты когда-нибудь?

- А ты?! - заорал он. - О, Боже, у меня кровь стынет в жилах от таких слов. Замолчи, женщина, или я сейчас прыгну в фонтан!

- Да брось ты. Ты же не моешься годами. Ты свинья, каких свет не видывал! Твой портрет украсит обложку следующего выпуска журнала для свиноводов!

- С меня довольно!

Двери здания, мимо которого они проезжали, захлопнулись.

К тому времени, как она, соскочив с дорожки, подбежала к дому и начала колотить в двери, они были уже наглухо заперты.

- Трус! - кричала она. - Открой!

До ее ушей донеслось еще слышное ругательство.

- О, какая тишина, - прошептал поэт в полной темноте.

Он обнаружил, что находится в огромном здании, напоминающем гигантскую утробу; вверху было чистое небо, беззвездный вакуум.

В центре большого зала - около шестидесяти метров в диаметре - стояла какая-то машина. В ней были циферблаты, реостаты, переключатели, сиденье и руль.

- Что же это такое? - прошептал поэт, подошел поближе и наклонился, чтобы потрогать. - Боже милосердный, чем это пахнет? Кровью и потрохами? Нет, она чиста, как одеяние девственницы. Но чем-то от нее пахнет. Неистовством. Разрушением. Я чувствую, что этот чертов автомобиль дрожит как породистая гончая. Рискнем!

Он сел за руль.

- С чего начнем? С этого? И щелкнул переключателем.