Эдгар По - Сообщение Артура Гордона Пима (сборник)

Я встретился с капитаном лицом к лицу в его собственной каюте – но, как я ожидал, он не обратил на меня никакого внимания. Хотя для случайного наблюдателя в его наружности не было ничего, что могло бы свидетельствовать о нем больше или меньше, чем об обыкновенном человеке, однако я не мог не смотреть на него с чувством непобедимой почтительности и страха, смешанного с изумлением. Он почти одинакового со мной роста, то есть около пяти футов и восьми дюймов. Он хорошо сложен, не очень коренаст и вообще ничем особенным не отличается. Но в выражении его лица господствует какая-то своеобразная черта – это не-отрицаемая, удивительная, я сказал бы кричащая, очевидность преклонного возраста, такого глубокого, такого исключительного, что во мне возникает небывалое чувство – ощущение несказанное. На лбу у него мало морщин, но на нем лежит печать, указывающая на мириады лет. Его седые волосы – летописи прошлого, его беловато-серые глаза – сибиллы будущего. Весь пол каюты был завален странными фолиантами, заключенными в железные переплеты, запыленными научными инструментами и архаическими давно забытыми картами. Он сидел, склонив свою голову на руки, и беспокойным огнистым взором впивался в бумагу, которую я принял за государственное повеление и на которой во всяком случае была подпись монарха. Он бормотал про себя – как это делал первый моряк, которого я видел в трюме, – какие-то глухие ворчливые слова на чужом языке, и, хотя он был со мною рядом, его голос достигал моего слуха как бы на расстоянии мили.

Корабль вместе со всем, что есть на нем, напоен духом Древности. Матросы проскользают туда и сюда, подобно призракам погибших столетий; в их глазах светится беспокойное нетерпеливое выражение; и когда, проходя, я вижу их лица под этим диким блеском военных фонарей, я чувствую то, чего не чувствовал никогда, хотя всю жизнь свою я изучал мир древностей и впитал в себя тени поверженных колонн Бальбека, и Тадмора, и Персе-полиса, так что наконец моя собственная душа сделалась руиной.

Когда я смотрю вокруг себя, мне стыдно за свои прежние предчувствия. Если я трепетал при виде бури, которая доныне сопровождала нас, неужели я не должен приходить теперь в ужас при виде борьбы океана и ветра, по отношению к которой слова шквал и самум кажутся пошлыми и бесцветными? В непосредственной близости от корабля висит мрак черной ночи и безумствует хаос безднен-ных вод; но приблизительно на расстоянии одной лиги [19] от нас, с той и с другой стороны, виднеются неясно и на разном расстоянии огромные оплоты изо льда, возносящиеся в высь безутешного неба и кажущиеся стенами вселенной.

Как я предполагал, корабль находится в полосе течения – если только это название может быть применено к могучему морскому приливу, который с ревом и с грохотом, отражаемым белыми льдами, мчится к югу с поспешностью, подобной безумному порыву водопада.

Невозможно, как я думаю, постичь ужас моих ощущений; но жадное желание проникнуть в тайны этих страшных областей перевешивает во мне даже отчаяние и может примирить меня с самым отвратительным видом смерти. Вполне очевидно, что мы бешено стремимся к какому-то волнующему знанию – к какой-то тайне, которой не суждено быть переданной, к тайне, достижение которой есть смерть. Быть может, это течение влечет нас к южному полюсу. Я должен признаться, что это предположение, по-видимому, такое безумное, имеет в свою пользу все вероятия.

Судовая команда бродит по палубе беспокойными неверными шагами; но в выражении этих лиц больше беспокойства надежды, нежели апатии отчаяния.

Между тем ветер все еще бьется в нашу корму и, так как развевается целая масса парусов, корабль временами приподнимается из моря! О, ужас из ужасов! – лед внезапно открывается справа и слева, и мы с головокружительной быстротой начинаем вращаться по гигантским концентрическим кругам, все кругом и кругом по окраинам исполинского амфитеатра, стены которого вверху поглощены пространством и мраком. Но у меня нет времени размышлять о моей участи! Круги быстро суживаются – с бешеным порывом мы погружаемся в тиски водоворота – и среди завываний океана, среди рева и грохота бури корабль содрогается, и – Боже мой! – он идет ко дну!

Античный мир не знал бездны, грозящей абсолютной гибелью; античная бездна – Аид, Гадес, инферно опасных органических формаций – это пейзаж испытаний героя.

Опыт бездны – опыт новой эпохи.

Падение в бездну – детерминированный процесс, и результат известен точно: фиксация, неподвижность, смерть. Эдгар По любил помещения, где результат результируется навечно. Тюрьма инквизиции в «Колодце и маятнике»: камера квадратная, стены железные, пол каменный, в центре – круглый провал. Точно над головой фиксированного пленника – скелет Времени, вместо косы – маятник в виде отточенного полумесяца, маятник движется направо, налево и вниз. Парадигма ясна: механическое время, смерть и бездна – одно и то же. Почти одно и то же.

Эдгару По этого мало: слишком динамична агония, слишком эффектны страдания обреченного. Картина Родерика Эшера («Падение дома Эшеров») несравненно спокойней: «Это был интерьер далеко уходящего в трехмерную перепек-тиву подвала или склепа. Низкий потолок, ровные белые стены – ни выступов, ни надписей. Помещение расположено, судя по некоторым особенностям, глубоко под землей. Никакого выхода. Факелы или иные источники света отсутствуют, тем не менее, интерьер озарен холодным призрачным сиянием». Отсюда выйти нельзя. Но здесь никого нет.

Герои Эдгара По не достигают полюса смерти – последним усилием они одолевают крышку гроба, тяжкие двери склепа и выходят – живые? – Маделайн, Беренис, Лигейя… В последнюю секунду благодетельная рука удерживает пленника инквизиции от падения в кошмарный колодец, сердце рассеченного на куски, запрятанного под половицы старика стучит, обвиняя убийцу («Сердце – свидетель»).

Эдгар По в поисках еще более жестоких катастроф уходит от земли в мировой Океан. Здесь, в необозримой бурной воде, сосредоточенное ожидание гибели расцветает энергично и колоритно. Рыбак рассказывает о «Низвержении в Мальстрем»: «С восторженным ужасом я обводил глазами бешеный круг. Шхуна каким-то волшебством повисла посредине бездонной воронки – совершенно ровные склоны казались прямо-таки эбеновым деревом… если бы не дикое коловращение, если бы не призрачная пляска отражений. Полная луна сияла из круглого провала в тучах, рассеивая золотой ореол до самой глубины бездны».

В рассказе «Манускрипт, найденный в бутылке» акватический делириум еще более фантастичен: немыслимый ураган в южных широтах близ острова Ява, двое бедолаг на палубе агонизирующего корабля, волны – яростные пенистые хребты, фосфоресцентные бездны… «Мы были на дне такой бездны, когда отчаянный крик моего спутника вонзился в кипящий кошмар ночи: “Смотрите, смотрите, Боже, что это!” Я поднял голову – по краю бездны расползался угрюмый багровый свет, пятная тусклыми отблесками нашу палубу. Кровь заледенела: на ужасающей высоте прямо над нами, готовый вот-вот рухнуть в бездну, застыл гигантский корабль, не менее четырех тысяч тонн…»