Джек Вэнс - Лионесс: Сад принцессы Сульдрун

Размышляя, леди Будетта подошла к окну, чтобы взглянуть на восток, но в этом направлении вид заслоняли наклонная черепичная крыша галереи и замшелая масса Стены Зольтры. Прямо под окном находилась оранжерея. Заметив, как поодаль, за темно-зеленой листвой, мелькнуло что-то белое, домоправительница опознала детское платье принцессы. Молчаливая и мрачная, Будетта вышла из гостиной, сопровождаемая, как прежде, Могелиной, шипевшей от злости и бормотавшей себе под нос какие-то упреки.

Спустившись по лестнице, женщины вышли во двор и обогнули оранжерею.

Сульдрун сидела на скамье, играя травинкой. Увидев, что к ней грозно приближаются две особы, она не продемонстрировала никаких эмоций, сосредоточив внимание на травинке.

Леди Будетта остановилась, глядя вниз на маленькую русую голову. В домоправительнице кипело раздражение, но она была слишком хитра и осторожна, чтобы давать волю своим чувствам. За ней, сложив губы трубочкой от волнения, стояла леди Могелина, надеявшаяся, что Будетта наконец накажет принцессу как следует — встряхнет, ущипнет, шлепнет по маленьким твердым ягодицам.

Принцесса Сульдрун подняла глаза и некоторое время неподвижно смотрела на Будетту. Затем, словно соскучившись или поддавшись сонливому капризу, она отвернулась, глядя вдаль — и у проницательной домоправительницы возникло странное ощущение. Ей показалось, что перед глазами принцессы проходят многие годы, что она смотрит в будущее.

С трудом выбирая слова, Будетта хрипловато спросила: «Принцесса Сульдрун, вас не устраивают уроки леди Могелины?»

«Она мне не нравится».

«Но вам нравится Эйирме?»

Сульдрун только сложила травинку пополам.

«Хорошо! — величественно снизошла домоправительница. — Быть посему. Мы не можем допустить, чтобы драгоценная принцесса была несчастлива».

Девочка мельком встретилась с Будеттой глазами — так, будто видела насквозь все ее происки.

«Вот как обстоят дела! — с горькой иронией подумала домоправительница. — Что ж, будь что будет. По меньшей мере мы друг друга понимаем».

Чтобы сохранить хоть какой-то престиж, она напустила на себя строгость: «Эйирме вернется, но вы должны слушать, что вам говорит леди Могелина — она будет учить вас благородным манерам».

Кормилица вернулась, а леди Могелина продолжала попытки обучать принцессу — как прежде, вполне безуспешно. Сульдрун препятствовала ее потугам скорее отстраненностью, нежели непокорностью; вместо того, чтобы затрачивать усилия, бросая вызов воспитательнице, она просто-напросто игнорировала ее.

Могелина оказалась в очень трудном положении: если бы она признала свой провал, домоправительница могла найти для нее гораздо более трудоемкое занятие. Поэтому Могелина ежедневно являлась в горницу принцессы, где уже находилась Эйирме.

Принцесса и кормилица временами даже не замечали прибытие грузной гувернантки. Бессмысленно ухмыляясь и глядя одновременно во всех направлениях, леди Могелина начинала бродить по гостиной, притворяясь, что ставит вещи на свои места.

В конце концов она приближалась к Сульдрун, всем своим видом изображая беспечную самоуверенность: «Что ж, принцесса, сегодня нам следует подумать о том, как сделать из вас настоящую придворную даму. Для начала покажите ваш лучший реверанс».

Начинался урок, призванный обучить принцессу шести реверансам различной степени почтительности или снисхождения. Обучение сводилось главным образом к бесконечно повторяющейся тяжеловесной демонстрации реверансов самой воспитательницей. Снова и снова трещали суставы леди Могелины, пока Сульдрун, сжалившись, не соглашалась подражать ее телодвижениям.

После полдника, поданного в гостиной Сульдрун или, если выдавался теплый и солнечный день, в оранжерее на дворе, Эйирме возвращалась домой, чтобы заняться собственным хозяйством, а Могелина предавалась пищеварительной дреме в кресле. Ожидалось, что Сульдрун тоже должна была спать, но как только гувернантка начинала храпеть, девочка выскальзывала из постели, надевала туфли, выбегала в коридор и спускалась по лестнице, чтобы бродить по залам и башням древнего дворца-крепости.

В тихие послеполуденные часы весь замок словно погружался в сонливое забытье, и хрупкая фигурка в белом платье бесшумно двигалась вдоль галерей и под высокими сводами залов подобно призраку, порожденному сновидениями Хайдиона.

В солнечную погоду Сульдрун иногда оставалась в оранжерее, задумчиво играя одна в тени шестнадцати старых апельсиновых деревьев, но обычно она как можно незаметнее пробиралась в Большой зал, а оттуда — в Почетный зал, где пятьдесят четыре огромных кресла, рядами возвышавшихся вдоль стен справа и слева, знаменовали собой пятьдесят четыре благороднейшие семьи Лионесса.

В глазах Сульдрун герб над каждым креслом свидетельствовал о внутреннем характере, присущем креслу, о его неповторимых, очевидных и сложных качествах. Одно кресло отличалось склонностью к непостоянству и уклончивой обманчивости, притворяясь при этом изящным и чарующим; другое внушало ощущение фаталистической, осужденной на гибель безрассудной отваги. Сульдрун распознавала в эмблемах десятки разновидностей угрожающей жестокости и по меньшей мере столько же безымянных эмоциональных эманаций, не поддававшихся словесному описанию, но вызывавших мимолетные приступы головокружения, покалывание мурашек, бегущих по коже, или даже эротические поползновения — преходящие, приятные, но чрезвычайно странные. Иные кресла любили Сульдрун и защищали ее; от других исходило темное излучение опасности. Сульдрун маневрировала среди массивных воплощений прошлого с нерешительной осторожностью. Останавливаясь на каждом шагу, она прислушивалась к неразличимым отзвукам и пыталась проследить за тайным перемещением и преображением приглушенных оттенков. Сидя в настороженном полусне в глубине любившего ее кресла, Сульдрун становилась восприимчивой к непостижимому. Переговоры беззвучно бормочущих голосов почти приобретали отчетливость — древние кресла совещались, вспоминая трагедии и торжества былого.

В конце зала от потолочных балок до самого пола спускалась подобно занавесу темно-красная шпалера, вышитая черной эмблемой Древа Жизни. Разрез в тяжелой ткани позволял проникнуть в так называемый Уединенный покой — темное и сырое помещение, наполненное запахом вековой пыли. Здесь хранилась всякая церемониальная утварь: чаша, вырезанная из алебастра, кубки, кипы каких-то облачений. Сульдрун не нравилось задерживаться в этом чулане, он казался ей тесным и безжалостным — здесь замышлялись и, наверное, совершались жестокости, оставившие после себя неуловимую дрожь в воздухе.