Юрий Дружков - Прости меня…Фантастическая поэма

Негритянка молится. Кто-то выстрелил. А кто? Пуля попала в дубовую дверь кабинета. Я вижу хвостик.

Нарядные домушки на склоне. Все как и прежде. Синяя дорога. Нигде никого, кто может поднять к плечу карабин. Зеленая долина, синяя дорога…

Почему не работает у нас телефон?

— Ухожу. Больше, наверное, ждать нечего. Так надо. Если ты не видишь меня, тем более. Но послушай на всякий случай. Нет оправдания. Некогда мне оправдываться. Если ты видишь, ты понимаешь больше меня. Я тоже мог бы следить за моим Американцем и узнать о нем больше, чем я знал. Но, к сожалению, был занят, а теперь нет у меня такой возможности… Я разбил аппарат. Я для них всего лишь Магнитолог. Я не сам приехал сюда, меня привез Американец, и я потребую возвращения.

Давай спокойно… Я все понимаю. Все взвешу вместе с тобой, если ты слышишь меня.

Кто Американец? Тот, за кого я принимал его? Думаю, да. Он пока что не выдал меня. Знает ли он, кто я? Нет. Будь все иначе, он давно передал бы меня в другие руки. Но давай предположим, я не прав. И он штатный разведчик, а я наивный олух. Если разведчик — он великий разведчик, а я великолепный олух. Но газеты? Фотографии? Посмотри, пожалуйста, их. Какой разведчик пойдет на такую преждевременную огласку? И какому здешнему разведчику нужна такая сенсация, как фотографии? Простят ли ему такие разоблачения? Могу быть уверенным, что я помог настоящему человеку?..

Но стреляют в него или в меня? Проверь, тебе, конечно, видней. Только в меня стрелять некому. Если я раскрыт, в меня стрелять не дадут. Если стреляют в него, лучшей характеристики о нем для нас нет. Ему не простили. Новые разоблачения привели к новому плевку злобы. Кто-то не хочет открытых тайн. А я могу быть спокоен…

Я смотрел в окно. Безмятежный, белесый вдали от влажных испарений чужой для меня день. А если опять кто-нибудь выстрелит?

Я сказал:

— Давай предположим дальше. Все предположим. Самое невероятное. За ним следят и те, кто стрелял в него, и те, кто следит за мной, подослали его, ничего не подозревающего, ко мне. Он пешка для ловли ферзя. Но тогда и в него стрелять не дадут? Правда? Как думаешь? Ни за что не дадут! Я смотрю в окно, видишь, и никто не стреляет…

Я подошел к окну и встал перед ним, чувствуя холодные мурашки на спине.

— Видишь?.. Но почему тогда никто не идет за мной? Может быть, идут? Или они хотят подождать? Но чего? Предположим, они толком не знали, что можно получить от меня. Тогда мое тихое пребывание здесь и то, что никто не искал пропавшего пассажира, — это все продуманное терпеливое ожидание, проверка смутных догадок. Тонкий сложный расчет. Тогда самолет унесло как будто бы не по их вине, а я пропал по собственной воле… Никаких дипломатических осложнений, только смотри, как поведут себя русские, чем откроют себя, чем откроет себя… Видишь, я все понимаю… Тогда этот выстрел, чтобы меня припугнуть, запутать окончательно. Сиди на месте, мы тебя не отпустим, поглядим на твое поведение… Если они знали, что каждый шаг, каждое слово, каждый поступок их виден, они должны были искать невероятный, какой-нибудь сложный способ. И нашли?.. Я не знаю. Мне пока все неясно, все непонятно. Тебе видней. Ты, конечно… ты обязательно будешь знать больше, чем я. У меня такой возможности нет и, боюсь, не будет. И времени выяснять совсем не осталось. Не в этом главное…

Прости меня за все, и даже за эту мою откровенность. Я сам отвечу за такую глупость. Об одном прошу, не заставляй меня уничтожать мой дневник. Я зарою, когда стемнеет. Верю, ты найдешь его. Но пока… Вдруг ты не видишь меня? И все пропадет? И никто не узнает мою наивную повесть… Я, кажется, хотел быть наивным. Не потому ли, что всем нам так не хватает сказки… Вы, судьи мои, прочтете, как это было. И не ищите во всем несгибаемой железной логики. Не ради нее писал и хранил я все это. Если вы не поймете меня, значит, напрасны мои… Вы хотите логики? Но двадцатый век натворил столько несуразного и нелогичного. Кто и когда сможет нам объяснить?.. Прощай. Не суди меня строго. Видно, этот мир не желает открытых тайн… Береги маму. Береги маму! Я не сумел уберечь ее…

Как тянется время. Жду, пока стемнеет. Уснуть бы. Закрываю глаза. Вижу мою комнату в Москве. Шторы, стекло, набережная, тишина. И вдруг выстрел. Как нелепо…

Вот и все. Не знаю, чем это кончится. Ему плохо, нужен доктор…

Вы, судьи мои, прочтете, как это было. И не ищите во всем несгибаемой железной логики. Не ради нее писал и хранил я все это.

Фамилию паренька назвать не могу. Не успел спросить. Ему нужен доктор!..

Мы с хозяйкой увидели фургон. Машина останавливалась там, на склоне, приближаясь к нам… Это молочный фургон…

— Вы? — спросил он по-русски. — Слушайте меня внимательно.

— Почему я должен вам верить?

— А что вам еще остается! — почти крикнул он зло. — Вас обвели вокруг пальца, как сосунка? Вы… Все лишнее уничтожить. Понятно?

— Уже.

— Тогда надевайте мой халат и слушайте. В кармане все документы, адрес нашего консула. Вы сядете в машину.

— А вы?

— Буду здесь.

— Как же?

— Надевайте халат немедленно! Я сам буду выкручиваться.

— Но…

— Живей! Надевайте!

Я надел халат, он взял в передней шляпу хозяина и вышел за мною следом.

— Подайте мне бутылки. Берите у меня деньги. Да кланяйтесь мне, кланяйтесь… не так низко.

Я сел за руль. Он, держа в руках четыре бутылки с молоком, пошел в дом.

Непонятный, легкий, как щелчок, ахнул вдали выстрел.

Он упал, я бросился к нему. Он крикнул:

— Уходите!

Я приподнял его. Перекошенный от боли, он сказал:

— Беги, или я дам тебе в морду.

Над нами опять просвистела пуля. Другая пробила кузов машины. Белая струйка полилась на дорогу. Он потерял сознание, сказав что-то вроде «поздно».

Мы уложили его на диван. Хозяйка бинтовала ему бок, пла-

кала и молилась.

Он открыл глаза.

— Вам нужен доктор, — плакала женщина.

— Хозяюшка, дорогая, спасите его, — сказал он ей по-английски, — ради самого бога. Помогите удрать, когда стемнеет… А доктор… потом.

Он бредит. Ему нужен доктор. Я пойду найду врача… Только дневник… Старый мой товарищ, ты никогда не покидал меня. Дай-ка я что-нибудь нарисую тебе на память…

…прощай, друг

Тут мы встречаем высказывания, хорошо знакомые нам по книгам замечательного нашего археолога В. Д. Берестова. (Прим. ред.).