Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

– Не волнуйся, ты все делаешь правильно.

И не узнала собственного голоса.

«Трх-трх-трх» – раздалось откуда-то сверху. Так близко!

В животе отчетливо провернулось, потянуло тоскливо, будто на внутреннее веретено намоталась невидимая нить. Еще немного – и оборвется.

«Очень вовремя!» – подумала Аля.

И тут он увидел паука.

Вернее было бы сказать: паучка-крошечного, с тончайшими лапками. Паучок раскачивался от ветра на невидимом маятнике паутинки перед самым носом Толика. Чтобы сфокусировать на нем взгляд, Галушкину пришлось чуть отодвинуться в глубь оконного проема. В сторону безопасности.

Незваный гость покачался еще немного на линии взгляда, словно желая убедиться, что его определенно заметили, затем с ловкостью агента группы захвата из голливудского боевика спустился вниз на еле различимой нити, доверчиво пробежал по человеческому запястью, перелез через порожек оконной рамы, навечно впечатавшийся в Толиковы ягодицы, и выбрался на подоконник. Здесь паучок немного растерялся: засеменил вдоль подоконника, свернул под прямым углом, сделал еще десяток шажочков, снова свернул, закружился на месте и наконец замер. Толик следил за его метаниями, как загипнотизированный.

Он мог дунуть – и паучок слетел бы с подоконника, будто облачко тополиного пуха, мог придавить его мизинцем – на белом пластике не осталось бы и мокрого пятна, но он не дунул, не придавил… только наблюдал, беззвучно шевеля губами. Если бы женщина в розовом на балконе соседнего дома имела камеру с приличным увеличением и умела читать по губам, она прочла бы сейчас что-то вроде:

– Трещинку… Ищешь свою трещинку, а? Глупенький… Ее давно уже нет. Это не тот подоконник.

Действительно, подоконник был не тот, и паучок – будь Толик немного трезвее, он понял бы это сразу -тоже был не тот, даже не той породы, но в порыве накатывающей на глаза пьяной нежности он воспринимал его как привет из детства. В крайнем случае, как далекого потомка того самого паучка, на тонких ножках которого покоилось недолговечное детское счастье. Но ведь и сам Толик казался сейчас ни много ни мало далеким потомком себя девятилетнего.

– Куда ты? Куда, дурачок! – смеясь, спрашивал Толик и протягивал паучку ладонь. – Дай лапу!

Паучок испуганно уворачивался от огромных пальцев, однако спасаться бегством почему-то не спешил. Пару раз он подбегал к краю подоконника и начинал плести свою нить в сторону близкого пола, но, спустившись на несколько сантиметров, снова принимался карабкаться вверх. Толик, хотя и был слишком пьян, чтобы разглядеть глазки на крошечной головке, чувствовал, что паук смотрит прямо на него и, точно орел лермонтовского узника, куда-то манит взглядом.

– Ну, чего? Чего ты вымолвить хочешь, а? – озадаченно бормотал Толик. – Давай улетим? Или давай не будем?

Паучок на краю подоконника изобразил короткий танец, приподнимаясь и опускаясь на лапках. Он как будто кивал.

– Давай не будем? – повторил Толик, чувствуя подступающее возбуждение. Прикрыл глаза руками, яростно потер виски, прогоняя тупую и неуместную сейчас тяжесть. – А ведь напишешь такое – никто… – начал он и осекся. Мысль показалась не новой. Тем более, ведь это смотря как написать…

Господи! Как же давно он ничего не писал! Не поверял бумаге своих сокровенных мыслей и откровенных глупостей. Не переносил на своих героев собственную злобу и любовь, зависть и наивное желание верить людям, невостребованную нежность и… как это сказал Боря?.. тягу к суициду? Ха!

В то время как гениальные сюжеты подстерегают буквально в каждом углу, затянутом круговой паутиной, выкатываются из-под кровати, подобно комочкам пыли, спускаются на тонких ниточках с небес прямо на подоконник, чтобы отсрочить непоправимое. Чем не идея, а? «Друг спас жизнь друга!» Не слишком оригинально? Спокойствие! Только спокойствие! Вы еще не видели воплощения!

Тут и надо-то всего ничего, соображал Толик. Переписать по новой тот неудачный рассказ, второй из четырех, написанных для Щукина, про подслеповатого паука, взявшего шефство над катастрофически маленьким мальчиком. Только без каривализма и прочих детских приколов. Правильно говорил Борька: пора возвращаться во взрослую жизнь!

И эмоции! Дать столько эмоций, сколько по максимуму способно вместить отзывчивое сердце тайной почитательницы из глубинки.

И главным героем сделать не мальчика Антошку – который, кстати, тоже пригодится, повзрослевший в три раза, но так и не набравшийся ума, – а девочку, и не девятилетнюю, а…

– А-а-а-а! – азартно протянул Толик и беззлобно погрозил паучку пальцем.

Тут что-то оглушительно грохнуло в прихожей, по комнате кенийским спринтером промчался сквозняк, и оконная фрамуга ощутимо боднула его в спину. В одно мгновение Толик похолодел, алкоголь выступил на коже ледяным потом, обе руки и левая нога распорками воткнулись в шершавые откосы оконного проема. Застрявшее в горле сердце пропустило, казалось, ударов десять. Зато потом выдало целую очередь коротких, переполненных адреналином толчков.

Повезло. Удержался. Усидел. Повезло…

– Вы что, охренели совсем? – рявкнул Толик совершенно не телегенично – плевать на вуайеристку с камерой! – сползая с подоконника и проверяя прочность пола ватными ногами. – Вы что, позвонить не могли? На хрена было дверь ломать?

Добровольные спасатели, не ожидавшие такого приема, сбились в кучку и неуверенно переминались на пороге комнаты. Как будто, пройдя сквозь дверь и извозившись по пути в щепках и штукатурке, теперь опасались запачкать полы.

– Почему обязательно псих? Что, человеку уже и позагорать нельзя, а? Августовский загар самый полезный! Так что давайте, давайте… – продолжал наседать Толик, одним своим видом выдавливая непрошеных гостей в прихожую. – Вы что, не видите, я не совсем одет?

Сорванную с петель дверь Толик с грехом пополам приставил к раскуроченному косяку, припер для надежности табуреткой и решил, что на первое время сойдет. Он все равно не собирался выходить из дома ближайшую пару-тройку недель.

Ведь ему нужно писать.

И он писал!

Писал, как еще недавно пил – запоем. А пил исключительно чай. Правда, двух сортов, более того – цветов, из серии «Дары природы». В начале дня подзаряжался от красной пачки с надписью «Еще не вечер» (восстанавливающий), ближе к ночи – от зеленой «Дивный вечер» (успокаивающий). И все равно с утра ему отчаянно зевалось, а ночью долго не удавалось заснуть из-за роящихся в голове несвоевременных озарений.

Отчасти помогали отрывные листочки, разбросанные по всему дому. Толик научился делать на них заметки, практически не просыпаясь. Правда, не все, написанное ночью, с утра удавалось расшифровать. Например, он, как ни ломал голову, так и не понял, что означала запись «крючкотв. Извне?». А некоторые мысли, прочитанные на свежую голову, оказывались далеко не такими изящными, какими казались в полусне. В частности фраза «С потолка пещеры перевернутым сталагмитом свисал сталактит» была безжалостно отбракована Толиком как надуманная и вопиюще бездарная.