Юлия Сергачева - Горелом

…Он смотрел, как над горизонтом поднимается прозрачное багряное зарево. То ли отблески пожара, то ли рассвет.

Мельница растопырила решетчатые сломанные крылья — небрежный рисунок углем на фоне зардевшегося неба. Дымом пахло совсем слабо; сильнее дышал в спину близкий, угрюмый лес. Мрачно скрипели ели, роняли листву столетние дубы, трепетали жидкие осины. Едва слышно плескался ключ, затаившись под боком гранитного валуна.

По лезвию меча, на крестовину которого он положил мозолистые руки, бежали алые отсветы. Он знал, что гостья уже близко. Как и те, кто придет за ней… Или за ним?

Шевельнулись ветки шиповника, обсыпанные твердыми, будто лакированными ягодами. Втянул кустарник колючки, и женщина бесшумно просочилась сквозь тени — невесомая, проворная, гибкая. Не таясь, шла, собирая подолом красного платья росу с травы. Светлая ткань чернела, набухая влагой, как кровью.

— Здравствуй, Охотник.

— Здравствуй, Ведьма.

— Зачем же ты лжешь, Охотник? Ты не желаешь мне здравствовать.

За гостьей не оставалось следов, лишь там, где падала ее тень, трава вмиг седела, берясь игольчатым инеем. Окошко воды в ямке сделалось белесым и мутным.

Охотник поднялся. Ожидание, тянувшееся все ночь, закончилось. Он надеялся увидеть ее и страшился встречи. И вот теперь ведьма стоит совсем близко — такая узнаваемая до последней черточки, такая чужая. Большие глаза непроглядны, как гагаты. Хрупки ключицы в вырезе платья. На тонком запястье — тяжелый, бронзовый браслет.

— Соскучился? — она знакомо склонила голову, темные волосы легли на плечо.

— Да.

Он не солгал, она чуяла фальшь, как рысь капканы. Не поверит — сразу уйдет. А сейчас осталась, слегка щуря глаза, в которых не отражалось, кажется, ничего.

— Зачем же меч прихватил? — ее губы тронула насмешливая улыбка.

Охотник держал меч опущенным. По серебристому металлу тек, насыщаясь тьмой, витой узор чеканки. Меч тоже чуял фальшь в людях. Он умел отличать ведьму от женщины.

Жаль, что Охотник не поверил ему сразу… Или не жаль?

— Ты любил меня, Охотник. Я знаю, — Ведьма подняла тонкопалую руку, коснулась воздуха щепотью, будто пытаясь смахнуть паутину перед собой. Удивленно дрогнули ее брови: — Нет, не так… Ты все еще любишь меня, Охотник.

— Да, — он не отвел глаз.

Ведьма с недоверчивой надеждой глядела на Охотника. Наконец, припухшие, с царапинкой губы шевельнулись:

— Ты не лжешь, я чувствую.

— Не лгу. — Охотник ронял реплики отрывисто, не в силах молчать, но отгораживаясь короткостью, как оберегом.

Ведьма помедлила, жадно всматриваясь в лицо собеседника, почти зачарованно приблизилась к нему. Красное платье ласкало лиловые свечки шалфея истрепанным подолом. На землю беззвучно сыпались крошечные лепестки.

И вдруг…

— Что это? — Ведьма в ужасе опустила голову. Улыбка сбежала с ее лица вместе с краской. И мягкие черты неприятно и хищно заострились.

Босые ноги стояли в центре начерченной на земле окружности, перечеркнутой четырьмя линиями — восемь спиц в колесе. Не сразу заметишь в траве, если не смотреть вниз.

— Ты обманул меня! — в резко охрипшем голосе Ведьмы плеснулись ужас и боль.

— Я не могу позволить тебе уйти.

— Ты заманил меня в ловушку! Ты!

— Да.

Третий раз прозвучало «да», значительнее предыдущих. Будто стальное кольцо защелкнулось. Ведьма села наземь, красная юбка с черной влажной каймой по краю легла колоколом, длинные волосы рассыпались по плечам. Молочная кожа лица, шеи, рук светилась в предрассветном сумраке. А глаза, напротив, пугали тянущим мраком.

— Почему?

— Ты губишь людей.

— Не смеши меня, Охотник! Люди в городке счастливы. С тех пор, как я поселилась там, они не знают горя.

— Зато его сполна познали те, кто жил по соседству. Ты ведь знаешь, Ведьма, что в округе на дни пути во все стороны лишь мертвые дома… Это ли не цена здешнего благополучия?

— Какая разница, Охотник? Умирают одни, выживают другие. Это закон природы. Ты думаешь, что спасаешь людей? Но видишь там зарево? Это горожане идут сюда с огнем. Они увидят, как ты убьешь меня. Их спасительницу и благодетельницу. Как думаешь, будут ли они тебе благодарны?

— Я расскажу им про селение Речное, или про город Мирнов, и про иные города и поселки, в которых появлялась женщина в красном платье. На их месте теперь пустоши и стервятники.

— Что тебе за дело до прочих? Ты мог бы быть счастлив. Здесь и сейчас. Со мной. Забыть про все и помнить лишь день, когда ты сам встретил женщину в красном платье на околице чужого городка.

Охотник молчал, криво стиснув рот. Ветер нес издалека гул взволнованных голосов. Запах дыма стал сильнее и тревожнее. В нем не было обещания сытого тепла и покоя. Он горчил бедой.

— Скоро благодарные горожане найдут нас, Охотник. Будь готов к их ненависти.

Охотник переступил с ноги на ноги. Тяжелый меч очертил дугу, срубив ненароком фиолетовые свечки шалфея и метелки серой полыни. Запах горечи усилился. Тонкие крылья носа женщины в кругу чутко дрогнули.

— Отпусти меня, Охотник!

— Нет.

Он изо всех сил хотел отвернуться, но не мог. Казалось, ведьмин взгляд вцепился в его лицо крюками. Казалось, Охотник сам держит ее взгляд, чтобы не дать себе спастись. Спрятаться за привычным ворохом оправданий.

Ведьма изогнула губы в жесткой, злой улыбке. Смертоносная, хоть и красивая тварь. Все меньше похожая на женщину, встреченную Охотником прошедшей весной. Лишь заклятие сдерживало ее.

— Я не смела надеяться, что ты изменишься ради меня. Ведь и я не стала другой с тобой рядом. Я могла бы простить тебе, что ты верен долгу и готов убить даже ту, которую любишь… Но я никогда не прощу тебе, что ты использовал свою любовь для предательства!

Лицо Ведьмы исказилось яростью. Она вскочила на ноги, с неистовой силой ударившись о невидимую преграду, заметалась внутри круга, тщетно пытаясь вырваться наружу. И замерла прямо напротив Охотника, тяжело, со всхлипом дыша:

— Я проклинаю тебя, Охотник! Солнце никогда не взойдет для тебя! Отныне все, кого ты осмелишься полюбить, обречены на страдания. Люди проклянут и изгонят тебя! Не знать тебе больше покоя…

…Без звука тяжелый клинок рассек густой, напоенный дымом воздух. Пахнуло свежей кровью. Лес вздохнул, качнув хвойными лапами, вздрогнув дубовыми ветвями. С осин разом осыпались листья. Стих говорливый ключ. Сквозь жидкую рощицу возле мельницы текла цепь факельных огней. Люди один за другим выходили на открытое пространство.

Я лишен права различать солнце в небе…

Но я знаю, что оно там. И еще солнца много вокруг. Я вижу его отражение в воде, я вижу блики на стеклах, я вижу его сияние в глазах других людей.

…Осеннее утро выдалось ясным и теплым. Извив ленивой реки украшала россыпь искр. В синем небе полоскались, усыпанные зеленой и желтой чешуей, ветви берез. Посверкивали слюдяные нити паутинок.

В шуршащем ковре опавшей листвы упоенно сновал рыжий спаниель. Азартно зарывался носом, вилял крошечным хвостом, зазывно косился на хозяйку. Хозяйка же спаниеля, тоже рыжая, долговязая девчонка, скомкав в руках плетеный поводок, в восторженном ужасе таращилась на реку.

— Ох, что творится-то! — интеллигентного вида старичок в шляпе огорченно пристукнул резной тростью. — Ну, надо же! Это ж… Он же четыре века стоял, словно влитой! Э-эх… — Старичок махнул рукой, не в силах выразить свое отчаяние.

— Ну, знать, настало время рухнуть, — хмыкнул кто-то.

— Небось, не сам упал, — подсказали с другой стороны.

Золотистый спаниель вспугнул ошалевшую от запоздалого тепла крупную бабочку и, звонко тявкнув, понесся следом, чуть не сбив с ног хозяйку.

Ян вздрогнул от неожиданности и, чтобы скрыть замешательство, глотнул минералки из бутылки. В воде отражалось солнце и казалось, что в сосуде тоже плескается разбавленное золото.

— Его работа, — уверенно, даже с некоторым вызовом заявил притормозивший велосипедист, криво утвердившись одной ногой в ворохе листвы на обочине.

— Да ну, он же вроде наоборот должен… ну, помогать, — рыжая девчонка пыталась распутать затянувшийся узел на поводке, а виноватый спаниель крутился возле ее туфель.

— А это отдачей шарахнуло, — авторитетно пояснил велосипедист, с интересом поглядывая на девчонку.

— Я жаловаться буду, — неизвестно к кому обращаясь, пообещал старичок, пригвоздив своей палкой к земле целую стопку кленовых листков. Они беспомощно торчали из-под палки растопыренными пальцами.

— Чего жаловаться-то?

— Этот мост бесценен! Его же сам Бруго Небострой проектировал!