Марк Валентайн - Невероятные расследования Шерлока Холмса

Пошатнувшись и опершись о стену, я ахнул:

— Холмс!

Он поднял голову. В его честных глазах зияла пустота: ни света, ни блеска, ни единого намека на тот потрясающий интеллект, что всегда в них мерцал.

Ничего, кроме черной и холодной пустоты.

Не в силах пошевелиться от изумления, я наблюдал за тем, как Холмс разделывает жертву. Он был одарен неисчислимыми талантами, но все равно я мог лишь диву даваться, глядя, с какой сноровкой мой друг вскрыл тело, вынул из грудной клетки сердце и завернул его в платок.

Нет, то оказалась не бессмысленная резня, а хирургическая операция. В его движениях сквозил медицинский опыт, причем явно превосходивший мой собственный.

Холмс взглянул на меня и ухмыльнулся — это был зловещий оскал, казавшийся совершенно чужим на его лице. Потом встал, повел плечами, подвигал всем телом, будто плотнее усаживал на нем новый костюм.

— Холмс, — снова прохрипел я, но он повернулся и убежал.

Мой друг — мыслитель, мудрец, гений — мчался прочь с невероятной скоростью. Я и помыслить не мог о том, чтобы кинуться за ним вдогонку, так меня потрясла эта картина. За считаные секунды полностью изменились мои представления о жизни — их втоптали в землю, над ними надругались с такой жестокостью, какой, я думал, и в мире-то не существует. Казалось, меня расстреляли, сбили поездом, перемололи в жерновах. Закружилась голова, пресеклось дыхание, и я едва не лишился чувств. Но сильно, до крови, ущипнул ногтями тыльную сторону кисти, и это помогло мне прийти в себя.

Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, но когда открыл их снова, труп по-прежнему лежал в канаве. Ничего не изменилось. Так хотелось стереть увиденное из памяти, но уже стало ясно, что пути назад нет — эта картина навсегда запечатлелась в моем мозгу.

Что ты испытываешь, когда тебя предают, когда истина оборачивается ложью и в ней проглядывает роковой изъян? Сказать, что тебе тошно, — значит ничего не сказать. Тот взгляд Холмса… Я бы отдал все на свете, чтобы его забыть!

Вдали затих топот бегущих ног. Жертва явно отдала богу душу, но, будучи врачом, я решил ее осмотреть, удостовериться. Это оказался молодой человек, симпатичный, немного похожий на иностранца. И не какой-нибудь бродяга, судя по изящным кольцам на пальцах и строгому костюму… усеянному дырами, распоротому, искромсанному ножом. Разумеется, несчастный был мертв: ему вскрыли грудь и вырезали сердце.

Может, передо мной ужасный преступник, настоящий убийца, которого Холмс выслеживал, разыскивал, преследовал много дней или даже недель? Последнее время я не так часто видел Шерлока и не принимал участия в его делах. Но убийство… Только не Холмс! Какое бы злодеяние ни совершил этот человек, оно не может послужить оправданием поступку моего друга!

И когда я стоял, склонившись над трупом, со свежей кровью на кончиках пальцев, мною вдруг овладело острое чувство вины. Если бы в этот момент кто-нибудь повернул за угол и наткнулся на меня, я бы с большим трудом смог объяснить, что произошло. И дело не столько во впечатлении, которое эта сцена произвела бы на любого прохожего, сколько в потрясении и ужасе, которые в данной ситуации мог испытать только я, доктор Джон Ватсон.

Следует найти патрульного или добежать до ближайшего участка, как можно скорее привести полицейских на место преступления. Своим бездействием я, возможно, гублю ценные улики… Но вот я подумал о Холмсе, о том сумасшедшем оскале и понял, что уже знаю личность убийцы.

И я побежал. Что заставило меня сорваться с места — верность старому другу или все-таки страх? Даже тогда я понимал, что обстоятельства не всегда таковы, какими кажутся. Да и Холмс не раз говорил об этом…

«Невозможно, невозможно…» — твердил я про себя, вновь и вновь прокручивая сцену убийства в голове. Но как не поверить собственным глазам? Холмс все еще безумно ухмылялся перед моим мысленным взором… и смотрел прямо на меня.

С каждым шагом и ударом каблука по тротуару ужас нарастал.

Холмс — самый умный человек из всех, кого я знаю. Даже сойдя с ума, он остается незауряднейшей личностью — и превосходным сыщиком, который никому не позволит себя перехитрить, выследить, загнать в ловушку. «Если рассудок не вернется к нему, — взмолился я, — пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы он не вздумал навестить старого друга!»

Напрасно я волновался о том, что не заявил в полицию. Оказывается, там уже все знали.

После той страшной встречи я сказался больным, целый день провел в постели. Все пытался смириться с увиденным, подчас чуть не ударяясь в слезы. Признаюсь, тогда меня посещали крайне эгоистичные мысли, ведь по вине какого-то жуткого умопомешательства я потерял лучшего друга — и потерял, конечно же, безвозвратно. Рассудок мой был не в силах сосредоточиться на чем-то одном, он то обращался к нашему с Холмсом общему прошлому, то заглядывал в будущее и видел бесплодную пустыню, которую я теперь буду преодолевать в одиночку. Мне нравилось заниматься медициной, я с удовольствием участвовал в расследованиях… Теперь же все летело в пропасть — потому что в моей жизни больше не будет Холмса.

Я скорбел и ни на секунду не забывал об армейском револьвере, лежавшем под подушкой. Вдобавок ко всему меня неотступно преследовала мысль, что я должен рассказать обо всем полиции. А потом пришли вечерние газеты и перепугали меня еще пуще, хотя это казалось невозможным.

Минувшей ночью на лондонских улицах произошло шесть убийств, сходных по почерку и жестокости. У каждой жертвы извлекли внутренности: сердце — у одного, легкие — у другого, а из трупа женщины в Уимблдоне убийца вынул мозг.

В четырех случаях, включая тот, который видел я, украденные органы нашли недалеко от места преступления. Их разрезали на куски и с предельной аккуратностью разложили на земле, рассортировав по величине. Иногда полицейские находили комки мяса со следами зубов, словно преступник откусил их, пожевал и выплюнул. Попробовал. Оценил.

Появились и свидетели. Не каждого злодеяния, но достаточно, чтобы лишний раз убедиться: убийца («Холмс, — твердил я себе, — Холмс!») хотел быть увиденным. И тут полицейских ждала еще бо́льшая загадка: все очевидцы говорили о разных людях. Один — о высоком толстяке с усами и бородой, в грязной черной одежде. Другой — о человеке среднего роста, в приличном костюме и легком плаще, с мечом в каждой руке. Третий свидетель описывал кровожадную женщину, обладавшую изрядной силой, так как она сумела припереть жертву к стене и буквально вырвать кишки.

Впрочем, этот факт показался мне таинственным лишь на мгновение, пока я не вспомнил о склонности Шерлока к маскировке и переодеваниям и не представил его таким, каким видел ночью, только одетым в грязное пальто, затем в легкий плащ и, наконец, в женское платье.

— Боже мой! — пробормотал я. — Боже мой, Холмс! Что с вами случилось, мой старый друг? Кокаин? Неужели вы в конце концов не выдержали сверхчеловеческих нагрузок? Сколько я вас помню, ваш рассудок не знал отдыха, будучи целиком и полностью сосредоточен на решении очередной зловещей головоломки…

Чем дольше я размышлял о случившемся, тем более страшным оно мне казалось. Я не сомневался в том, что произошло у меня на глазах, хотя здравый смысл противился этому. Мне бы прибегнуть к помощи логики и дедукции, как поступил бы Холмс: не фиксироваться на ужасе пережитого, упростить ситуацию до предела, искать недостающие элементы мозаики. Но память сводила все попытки на нет; я постоянно представлял себе, как мой друг склоняется над телом, наотмашь кромсает жертву, а потом вдруг его движения обретают хирургическую точность и осторожность. Кровь из рассеченной груди мертвеца… и странный запах, вроде медового. Увы, если и таился здесь ключ к разгадке, для меня он был совершенно бесполезен.

Жуткий, отвратительный оскал Холмса, увидевшего меня… Именно это, наверное, ужасало более всего — тот факт, что Шерлок торжествовал по поводу содеянного.

Меня бы еще долго преследовали воспоминания, притворная болезнь сменилась бы настоящей из-за гибельной правды, что терзала душу. Но тем же вечером ко мне в дом явился гость, и этот визит послужил толчком к дальнейшим событиям.

Инспектор Джонс, детектив из Скотланд-Ярда, не обнаружив у меня Холмса, решил воспользоваться моей помощью.

— Кошмарные дела, — посетовал он, бледнея от воспоминаний. — В жизни ничего подобного не видел. По всему южному Лондону наблюдали разных людей. Один свидетель заявил, что убийца — его брат. А женщина, присутствовавшая при другом преступлении, явно чего-то недоговаривает. Почерк же во всех случаях одинаков: сначала убийство, потом изъятие органов.

— Какой ужас, — запинаясь, произнес я, едва сдерживаясь, чтобы не выложить полицейскому правду.

— Не спорю, — кивнул Джонс и вдруг пристально посмотрел на меня. — Газеты не сообщили о том, что по крайней мере три жертвы были живы, пока у них вырезали внутренности.