Надя Яр - Тень от башни

Саша отправился дальше. К закату он вышел на серпантин. Слева, как в старых легендах, высился склон, крошащаяся осадочная порода; направо в колючие пыльные заросли шёл обрыв, уже слегка смазанный темнотой. Она сочилась повсюду с восточного края небес, как чёрная краска в полном стакане. Мир был зеленовато-бур. Идти пешком надоело, и Саша просигналил одинокой машине.

Светло-серый фольксваген проехал чуть дальше и затормозил. Старая, очевидно любовно лелеемая машина. Саша побрёл к ней, подгребая ногу. Зная, на что бывает похожа его улыбка, он даже не пытался притвориться дружелюбным, а вместо этого впустил в выражение лица боль. Пожилой испанец за рулём опустил окно, крутя старомодную ручку.

— Hola![12] — сказал испанец и ещё что-то добавил, Саша не понял. Водитель был седой, в очках, доверчивый и внимательный.

— Help me, — сказал Саша. — No hablo espanol. I got lost from my bus, please help me…[13]

Он остановился, оперся рукой на машину, второй показал на ногу и жестами попросил его выйти, повторяя всё те же фразы. Испанец, кажется, понял и указал ему на заднее сиденье. Саша покачал головой:

— Come out, por favor. I am hurt — help me — please…[14]

Мгновение поколебавшись, водитель вылез. Ещё один малорослик. Саша улыбнулся ему, чувствуя искреннюю благодарность, вынул из кармана спящий меч и поднёс его к правому глазу этого типа.

— Look.[15]

Испанец уставился в поперечное сечение рукояти. Саша выдвинул лезвие и проткнул ему голову, словно спелую дыню. Меч вошёл над оправой очков в глазницу. Водитель умер мгновенно, чуть задрожав, с конвульсивно расширившимся зрачком. Саша взял мертвеца за шиворот, перетащил за фольксваген и сбросил вниз по откосу. Отряхнул с лезвия кровь. Меч повиновался, как тренированный мускул — лучше — и Саша допустил мысль, что утром всё-таки сложил его во сне, сам того не заметив. Спрятав оружие, он посмотрел на труп, готовясь спуститься вниз и спрятать его как следует, если надо — но мёртвый лёг в кустарник хорошо, с дороги, не всматриваясь, не увидишь. Ключ был в зажигании. Саша бросил плащ на второе сидение, сел за руль и поехал вдоль побережья куда Бог пошлёт.

В Льорет де Мар повсюду плескались полотнища ярких тканей. Магазины, по-видимому, решили выставить весь свой товар на солнце, и белые, оранжевые, радужные покрывала, подстилки, балахоны, платки захватили, сколько могли, места и взгляда — пёстрый весёлый город на краю моря. Надя сошла по ступенькам автобуса на тротуар, развела руки в стороны, потянулась, сомкнула пальцы над головой и заплясала на месте, быстро хлопая плоскими босоножками по асфальту, похожая на цыганку в длинной прозрачной юбке. Автобус отъехал, все остальные быстро ушли, ведьма же никуда не спешила. Смотрела на море, дышащее в двадцати метрах пляжа, и пыталась избавиться от автобусной тошноты.

Потом они пошли по пляжу к замку на скале. Герман волок сумку и чемодан, ноги вязли в песке. Вся эта поездка с её опасностями казалась безумной, она сводила охрану к дурацкой шутке, но воевода Арсеньев не возразил. Должно быть, он знал — видел своим вторым зрением — что Надя благополучно вернётся в Москву. Во всяком случае, дело не пострадает, а что же главное, если не это?.. Вечер был тёплый, мягкий. Герман уселся на чемодан, наблюдая очами камер пляжную полосу и подходы, а собственными глазами смотрел, как купается Надя. Картина врезалась в память, как фотография или кадр: девушка в море, в чёрном бикини, в воде по пояс — белая кожа, волосы от воды черны; волны колышут девичий стан, идут валами к берегу — неудержимая мирная бирюза — затопят ведьму по шею и опадут, уходя, обнажая сливочный верх груди, впадинку над животом… Умом Герман знал, что ведьма красива, но для него она представляла собой строптивый объект, который надо было защищать.

— Герман!.. Иди сюда!..

Она, улыбаясь, звала его в море. Но он, конечно же, не пошёл и впоследствии вспоминал слова отдельно от голоса, как электронную информацию, а сцена с украинской Афродитой в испанском море была немой.

В воду он прыгнул, когда она, плывя, вдруг схватилась за локоть. Поднял столп брызг.

— Меня укусила медуза!..

В воде рядом с Надей ничего не было, камеры тоже не били тревогу, но Герман всё-таки подхватил её на руки, вынес прочь.

— Это всего лишь медуза, Герман.

Он прочитал об этих медузах, готовясь к поездке, и знал, что их ожоги безвредны. Опять пронесло.

— Я случайно её задела, — Надя рассмотрела свой локоть, пожала плечами и вернулась в воду.

Герман сох, сидя на чемодане.

На закате они оставили вещи в хранении и гуляли по пляжу, не спеша покидать это по-своему красивое место — живую песочную желтизну скал с кактусами и корявыми деревцами, темнеющую бирюзу водной чаши, что отделяла Европу от Африки; выше — полуразрушенный спящий замок. Надя поглядывала на расцветающий на руке оттиск медузьего тела. Случайное существо проступило припухшим пятном на коже — кривой красный трезубец, якорь. Как будто эта страна хотела отметить ведьму, пришвартовать её к себе через ожог.

Надя остановила какую-то молодую испанку и молча показала ей локоть. Женщина указала вверх, на скалу, где виднелась белая доска с красным крестом.

— Gracias[16], - сказала ведьма.

Они поднялись по базальтовым ступеням к дощатой хижине. Халупка оказалась санэпидемстанцией.

— Please keep this on for a couple of days[17], - сказал санитар, привычно покрыв силуэт медузы какой-то мазью и заклеив пластырем. Не считая персонала в аэропорту, это был первый встреченный ими испанец, который говорил по-английски.

Магазин походил на завешенную гобеленами пещеру Аладдина — повсюду цветные полотна, полотнища, полотенца от пола до потолка. Раньше это место явно было складом. Надя взяла с вертушки у самого входа книгу — Дэвид Моррелл, «Black Evening» — и пошла искать кассу в полотняном лабиринте. За книжным уголком открылась ниша с пластиковыми статуэтками вампиров, зомби, орков, эльфов и прочей фэнтэзийной нечисти — а на стене над нею была башня Посейдона.

Надя остановилась посмотреть, Герман тоже. В таком размере, в нише будто алтаря картина била наповал — Средиземное море на ней расступилось, высохло или ушло, башня встала из мёртвого дна. Она вобрала в себя всю жизнь моря, от гладких кругляшей и раковин до крабов, водорослей и рыб. Окаменевшие и парадоксально живые, они составляли подножие воли бога. Хозяин древнего моря сидел — нет, рос — из вершины, чёрного трона, гранита, узнаваемый сходу, хоть никогда и не виданный человеком — янтарный взор, лик, скрытый покрывалом вод. Башня ступала из подёрнувшего всё тумана, будто бы родилась в другом месте и шла, брела из своих измерений в срединный мир, чтобы обрушить на смертных Волну.

— Это Тим Уайт, — сказала Надя. — Помнишь, я показывала тебе альбом?

— Похоже.

Герман помнил картины английского иллюстратора — от зубастых чудовищных пастей во мраке — Лавкрафт — до городов бесконечно далёких веков эры звёзд. Их металлорганические — полиметаллические? — купола, шпили и сферы росли, как грибы, в равнинах на фоне дальних чужемирных гор, летящих в горизонт в тумане, и безошибочно распознавались как будущее, которого никогда не будет. Сферы Дайсона, звёздные корабли, лазерные пистолеты, скафандры — белые, серебристые, английские, то есть немного чужие и создающие этой чуждостью тот эффект остранения, что только и позволял Герману в них поверить… Быть может, это будущее было изначально невозможно, может, обречено из-за объективных свойств человеческой природы — оно было слишком прямым, светлым, ясным — но Герман не мог избавиться от чувства утраты, когда вспоминал тот альбом, те небывшие города. Скорее, это будущее отняли у нас, и как бы не нашими собственными руками.

— Смотри-ка, он наслал на них Волну, а они клеят на стену его портрет.

Герман молчал.

— Они, наверно, думают, что он был прав. Имел право.

Она сунула книгу себе под мышку, опустила руки и смотрела на плакат туманным взором, похожим на взор уайтовского Посейдона. Без обычного своего восхищения, без преклоненья. Будто всматривалась не в картину, а за неё, вдаль. В саму башню.

Льорет кишел дивными молодыми телами. Ведьмины ровесницы порхали по городку толпами — полуобнажённые девушки, часто прекрасные, как богини. Герман знал, что они отвлекают его от службы — и всё равно ему нравилось среди них; однако Надя презрела Льорет за его шумную молодёжность. Сверстники интересовали её не более, чем медузы. Ведьма, она слишком много чувствовала и знала; их интересы были с её точки зрения смехотворно узки — а что касается романтических связей, Надя явно предпочитала мужчин постарше её самой. Лет на триста.