Михаил Бабкин - Визит

Было лето. Жаркое, невыносимое, просто какое-то аравийское лето. Адово пекло, а не сезон года. Кондиционер уже несколько дней не работал, захлебнувшись перегретым уличным смогом. Потому Федор Алексеевич сидел в своем кабинете на первом этаже с настежь открытым окном. Сидел грустный и потный, в представительном темном костюме, глухо застегнутом на все пуговицы, при галстуке, с тополиным пухом в бровях и густой бороде. На лысине пух не задерживался, сдуваемый потолочным вентилятором. Одной рукой Федор Алексеевич придерживал документы, разложенные по столу, другой массировал грудь: как-то вдруг расшалилось сердце. Что было вполне естественно при такой духоте и такой одежде. Выражением своего лица напоминал сейчас Михин Федор Алексеевич стоика-самоистязателя, неожиданно переставшего быть стоиком в самом интересном месте обязательных пыток. Однако мазохистом Михин не был, вовсе нет! Он был генеральным директором крупного коммерческого предприятия и несчастной жертвой обстоятельств: вот-вот в его кабинет должны были войти представители серьезной японской фирмы для подписания очень важного делового документа.

Маленькие сухощавые японцы чихали на необычную июньскую жару и все поголовно прибыли на встречу в галстуках и деловых отутюженных костюмах, ни капли в них не потея и совершенно свежие. Словно только что из холодильника. Видимо, там, в Японии, их для привыкания к неожиданностям русского климата заставляли с пеленок жить в особых климатических камерах, с перепадами температуры от минус ста до плюс ста. По Цельсию. А может, они так сразу и родились – в ма-аленьких костюмчиках. При галстучках.

Потому, едва секретарша Оленька предупредила о прибытии делегации, Федор Алексеевич приказал ей задержать гостей на пять… хотя бы на две минуты, а сам кинулся в соседнюю комнатку, зал отдыха. Там, проклиная японскую деловую чопорность – в смысле одежды, – лихорадочно сорвал с себя легкомысленную гавайскую распашонку, шорты и, обмирая от предвкушения теплового удара, облачился в парадный костюм. После чего вернулся в рабочий кабинет и грузно осел в кресло. С трудом придав своему лицу гостеприимное выражение, Михин стал ждать и потеть. Потел он долго, минут пять, а после Федор Алексеевич потеть перестал. Видно, пот закончился. Зато коммерческий директор почувствовал сильную дурноту и непривычную боль в груди. Японцев все не было.

– Заболтала япошек, – Михин плавающими глазами посмотрел на часы, – как есть заболтала. Перестаралась, мерзавка! Уволю, к едрене-фене уволю, – он пыхтя попытался встать из-за стола. Но не смог, ноги не слушались… Наконец дверь бесшумно приоткрылась.

Федор Алексеевич попытался вежливо, по-японски, улыбнуться, однако улыбка не вышла – скорее, получилась яростная гримаса умирающего от харакири самурая. Очень натуральная, между прочим.

Вместо ожидаемых азиатов или, на худой конец, болтуньи-секретарши в кабинет неспешно вошла странная, совершенно неуместная для данного момента особа – грудастая тетка неопределенных лет, патлатая, худущая донельзя, в коротком линялом платье. Лицо ее было так густо и неумело покрыто косметикой, что его можно было использовать вместо палитры; в зубах визитерши дымилась длинная сигарета. Тетка по-хозяйски осмотрелась, небрежно подтащила от стены гостевой стул на середину комнаты и села строго напротив Михина, лицом к лицу.

– Что… за дела?! – разделяя слова паузами, пискнул Федор Алексеевич, судорожно дергаясь в кресле. Боль в груди стала просто неимоверной – Михин уже и говорить толком не мог, только ловил кипяток воздуха перекошенным ртом. Тетка стряхнула пепел на ковер, удовлетворенно кивнула и, протянув в сторону Федора Алексеевича костлявую руку, звонко щелкнула пальцами. Неожиданно боль отпустила Михина, исчезла, как будто ее никогда и не было. В комнате заметно похолодало, несмотря на то, что вентилятор внезапно перестал вращаться: застыл на месте как в кино, в режиме «стоп-кадр». Михин осоловело уставился на нежданную гостью, откашлялся и заревел:

– Вон! Пошла вон, дура! Через минуту у меня японцы будут. Кому сказал – вон!!!

Тетка прищурилась и погрозила тонким пальцем генеральному директору.

– Вот уж нет, сахарный ты мой Федор Алексеевич. Никаких японцев тебе больше не будет! Учти, китайцев и малайцев тоже не будет. Даже чукчей ты теперь вряд ли увидишь, – и гостья громко, чуть ли не криком, захохотала каким-то нарочито вульгарным смехом, с неестественным внутренним подвывом. От теткиного голоса, жестяного и невыразительного, у Михина по всему телу побежали мурашки: почему-то он сразу поверил нелепому утверждению насчет малайцев и чукчей. Что не увидит. Но …

– Ерунда! – Федор Алексеевич попытался встать, но ни ноги, ни руки у него сейчас не работали. – Бред какой-то. Я не знаю, кто вы такая, но попрошу оставить помещение. Не то я…

– Что – я? – с интересом подалась вперед патлатая гостья. – Что?

– Милицию вызову, – прохрипел Михин; руки наконец словно отморозились и Федор Алексеевич рывком содрал с себя галстук. Стало легче дышать.

– Ну-у, – разочарованно протянула тетка, откидываясь на спинку стула – Совсем не интересно. Пошло.

Михин схватил со стола мраморное пресс-папье и с силой швырнул его в посетительницу. Едва пресс-папье выскользнуло из его пальцев, как тут же беззвучно упало обратно на стол. Ровно так упало, словно по отвесу.

– Е…..! – минуты полторы Федор Алексеевич сидел и выражался. Хорошо выражался, страстно. Можно сказать, талантливо. Тетка, мечтательно прикрыв глаза, внимательно его слушала, изредка стряхивая пепел себе на колени. Иногда, в особо удачных местах, даже слегка аплодировала. Чувствовалось, что толк в ненормативной лексике она имеет и ценит мат как официально не любимую, но такую важную часть великого русского языка.

Когда Михин устал и начал заговариваться, бестолково повторяя прежде сказанное, гостья явно заскучала. Приподняв задницу со стула, она перегнулась через стол и наотмашь съездила Федору Алексеевичу по зубам. Михин всхлипнул и замолчал, изредка взмыкивая сквозь распухшие губы – говорить он не мог, словно в рот ему воткнули кусок колбасы. По самые гланды.

– Значит, так, – лениво потягиваясь и передергивая плечами, сказала гостья. – Хватит пургу нести. Пора и к делу приступать. Для начала коротко о себе, если ты еще не догадался. Я – Смерть. Точнее, Смерть на ставке. В миру меня зовут Вера Семеновна, я – бытовая пьяница и шлюха. Так сказать, антисоциальный элемент. Сеятельница порока и болезней. Но это, сам понимаешь, всего лишь легенда для вас, короткоживущих… Вообще-то нас много, на ставке-то! Лично я, например, работаю по российскому региону, – Вера Семеновна широко зевнула, костяно лязгнув зубами. Видно, ей до отвращения надоела обязательная вступительная часть речи.

– В общем, так, голубок. Должен был ты сейчас отдать концы от банального обширного инфаркта. Срок твой настал, стало быть. И сделала бы я свою работу тихо, мирно, без огласки, ты бы и не заметил. Но! – Смерть подняла глаза к потолку. – Мне оттуда дали указание. Так и так, мол, Вера Семеновна, ввиду особых заслуг предоставить рабу божьему такому-то выбрать конец земной жизни по собственному усмотрению. То есть как хочешь, так и помирай.

Смерть закончила монолог и закурила новую сигарету.

– Чего молчишь? – выкурив полсигареты, вкрадчиво спросила она Федора Алексеевича. – От счастья обалдел? Ах да! – Вера Семеновна спохватилась и крутанула согнутым пальцем у носа Михина.

Генеральный вновь обрел дар речи.

– Это… как это… – залепетал он, очумело глядя на гостью, – не хочу я помирать… я вообще себя сейчас отлично чувствую… я хоть пять километров могу пробежать, что за вздор!

– Вздор? – брови Веры Семеновны полезли вверх. – Ты что, козел, не въехал еще? Так я помогу, – Смерть прищурила один глаз и прежняя жгучая загрудинная боль скрутила Федора Алексеевича.

– Я въе… въеха-ал, – простонал Михин, стуча кулаками по столу, – выкинь из меня… боль, выкинь, – Федор Алексеевич перевел дух, потер грудь. Тетка на ставке задумчиво разглядывала кончики своих ободранных ногтей.

– Ну? – коротко спросила она.

– Что – ну? – переспросил ее Федор Алексеевич, вытирая ледяной пот с лица.

– Помирать как будешь, придурок! – рявкнула Смерть. – Некогда мне тары-бары разводить. Хоть время я и остановила, но нельзя же тянуть его до бесконечности. У меня и своих дел полно! Да и водки выпить надо, – Вера Семеновна облизнула губы острым языком. – Была я вчера на одной хате, мы там такое… – она осеклась, сердито посмотрела на Михина.

– Подождешь, – вдруг обнаглев, отрезал Федор Алексеевич. – Подумать надо. Не иномарку ведь покупаю! Тэ-эк… Значит, любую сме… любой конец жизни, говоришь? А за что мне такая честь?

– Почем я знаю, – окрысилась Вера Семеновна, – им там видней. Может, ты свое предназначение полностью выполнил. Это, милочек, не каждый умеет! А может, ты в святые угодил, не в крупные, но тоже почетно. А может… Да ну тебя! Гадалка я, что ли? Слушай, – голос у Смерти потеплел, – а чего там чикаться! Помирай себе обычным путем, от инфаркта. И тебе голову ломать не надо, и мне хлопот меньше. Давай, а?