Кир Булычев - Осечка-67

Последние защитники баррикады выбежали на площадь, заваленную мусором, который неизбежно остается после всякой революции, и кинулись брататься с союзниками.

Генерал Краснов не очень умело слез с коня, подошел к Керенскому и молча пожал ему руку.

Керенский хотел сказать, что во всем происшедшем основная заслуга принадлежит простому народу, интеллигенции, сотрудникам Эрмитажа, но слезы душили его, и он отвернулся от генерала.

Председатель Государственной Думы взобрался на поваленный набок контейнер с надписью «Морфлот СССР» и жестом пригласил Керенского, Гучкова, Колобка, Розенталя и Краснова лезть к нему.

— Наш народ, — закричал он, стараясь достать голосом до краев площади, — всегда был долготерпеливым! Сегодня мы продемонстрировали это всему цивилизованному человечеству. Мы отстояли цитадель российской демократии против большевистского заговора. Победа далась нам дорогой ценой. Нет среди нас некоторых отважных…

Оратор запнулся. На языке вертелось слово «товарищей», но это слово относилось к прошлому, его не должно быть в обиходе председателя Государственной Думы. Но нового слова он пока не знал.

— Граждан свободной России, — подсказал генерал Краснов.

После него говорил Керенский. Он призывал к бдительности. Он предупредил, что хребет большевизма треснул, но еще не сломался. В любой момент может начаться новый штурм.

Публика на площади гневно отозвалась на такое предположение.

Генерал Краснов негромко сказал Керенскому:

— Вряд ли.

— Почему?

— Потому что Смольный пал, — сказал Краснов. Эти слова стали слышны на площади, и люди принялись радостно кричать.

— Я послал туда эскадрон, — продолжал Краснов, теперь уже в микрофон. — Но там мы не нашли никого, кроме технического персонала и нескольких пьяных красногвардейцев во главе с неким матросом Железняком. Руководители обкома и горкома разбежались.

По площади прокатились волной аплодисменты.

— А где Ленин? Ленин где? — кричали снизу.

— Пропал, — развел руками генерал Краснов. После окончания митинга Краснов сказал Керенскому:

— Вам бы поспать минут шестьсот. На вас лица нет.

— Нельзя, — сказал Розенталь. — Александр Федорович — реальная власть в Ленинграде.

Тут же он осекся, потому что такого города уже не было.

Ночью между двумя заседаниями, охрипший от споров с председателями колхозов, которые категорически отказывались вернуть землю крестьянам, Керенский заехал на «газике» в больницу, к Зосе. Дежурная сестра не хотела его пускать.

— А мне все равно, что вы Керенский или полковник КГБ, — сказала она. — Больной нужен отдых.

— Хорошо, — сказал Керенский и дал сестре десять рублей. — Вы только покажите мне, где ее палата.

— Не стоило меня подкупать, — сказала сестра, как бы смиряясь с судьбой.

Керенский прошел за ней по тускло освещенному коридору.

У двери в палату, откинувшись на спинку стула, дремал, открыв рот, черноволосый, заросший щетиной человек в железнодорожной фуражке. Керенский решил было, что кто-то посадил к Зосиной палате телохранителя, но сестра рассеяла эту надежду.

— Ихний муж, — сказала она. — Очень за нее переживает.

Керенский не стал подходить к двери, а пошел обратно.

Он вовремя успел на совещание правительства. Грузия требовала независимости, Курляндия высказывала территориальные претензии к Лифляндии. С совещания Керенского дважды отзывали к телефону. Первый раз позвонил папа Римский, передал поздравления от католиков всего мира, затем по вертушке позвонил Брежнев.

— Александр, простите, Федорович? — спросил он.

— Керенский слушает.

— Я не спрашиваю вашего настоящего имени-отчества, — сказал Брежнев. — Это уже не нужно.

— Почему? — удивился Керенский.

— Потому что я отдал приказ стратегической авиации нанести удар по городу Ленина. По родному нашему Ленинграду…

Брежнев громко всхлипнул.

Трубка звякнула. Раздались короткие гудки.

Керенский, с трудом заставляя себя поверить в слова Брежнева, все ускоряя шаги, кинулся в зал заседаний Смольного. Совет министров заседал в апартаментах обкома.

— Что случилось? — Генерал Краснов, новый министр обороны России, сразу понял, что произошло неладное.

— Ракеты… бомбы… — с трудом ответил Керенский, держась за косяк двери. — Стратегическая авиация.

Министры и иные случайные люди начали вскакивать со своих мест.

— Господи! — кричал кто-то высоким голосом. — Надо же принять меры!

Упал стул… Краснова толкнули, и он выругался басом.

— Они не посмеют! — закричал от двери Розенталь.

— Они все посмеют, — сказал Краснов.

— Но тут же памятники искусства, это же колыбель революции.

— По колыбели залпом… пли! — крикнул в ответ министр внутренних дел Колобок.

Он крикнул так громко, что все подняли головы — показалось, что это настоящая ракета.

Но было тихо.

Все стояли, слушали, но было тихо.

Так же в Кремле у вертушки стоял Брежнев и ждал, тихо рыдая, доклада пилотов.

Наконец зазвонил, заверещал телефон.

— Ну и как? — спросил Брежнев, хватая трубку.

В открытую дверь сунулись белые лица членов Политбюро.

— Нет. — сказали в трубке. — Наши по Ленинграду не хотят! Город Ленина… нельзя!

— Я так и думал. — сказал Брежнев и выпустил трубку. Она стала покачиваться, головой вниз, у самого ковра. — Вот так. товарищи.

Последнее относилось к членам Политбюро.

— Может поднимем Кантемировскую дивизию? — спросил Суслов.

Никто ему не ответил.

Брежнев брал со стола карандаши, часы, мелкие вещи, рассовывал их по карманам. Вдруг его прорвало.

— Какой к черту Ленин? — закричал он, краснея. — При чем тут ваш… Ленин?

— Уходим в подполье? — спросил Суслов. Брежнев не ответил.

История со сгинувшей и найденной повестью имела продолжение.

Весной 1993 года мне позвонил из Петербурга режиссер Виктор Мельников и сказал, что ему в руки случайно попал тот самый, единственный экземпляр повести. Может ли он снять по повести фильм?

Фильм был снят за лето, практически без денег, на энтузиазме, правда, не всеобщем, потому что некоторые приглашенные актеры отказались сниматься, мотивируя это тем, что «когда коммунисты вернутся к власти, они мне это припомнят».

Фильм вышел на экран в октябрьские дни 1993 года, что склоняет к философским размышлениям об особой социальной роли фантастики и пользе полежать четверть века в письменном столе. На октябрьскую годовщину 1994 года фильм показали вновь. Оказалось, что он еще не устарел.

Таким образом, повесть опять опоздала появиться. И делает это лишь сейчас.

1968—1995 гг.