Леонид Свердлов - Сила любви

И они поскакали навстречу опасности.

Всю дорогу Билли пел разбойничьи песни, а Черный Джо ему подпевал. То ли от этих песен, то ли от предвкушения скорой развязки, которую сулило предложение Черного Джо, а может, и просто от свежего дорожного ветра, настроение у Белого Рыцаря улучшилось, он снова обрел интерес к жизни, даже стал улыбаться.

— А не за вашу ли голову, после достопамятного ограбления королевской казны, обещана награда в миллион золотых монет? — спросил он у Черного Джо.

— Да где же они возьмут столько денег, после того-то ограбления?

— А вы не тот ли Черный Джо, который украл корону прямо с головы короля Бурляндии?

— Ну, что ты! — со смехом отвечал разбойник. — Это и не голова была вовсе.

— А не тот ли вы самый Черный Джо, что сбежал прямо с эшафота?

— Да там, собственно, и сбегать не потребовалось.

— Что это за история? — спросил Билли, прервав свою песню. — Ты мне об этом не рассказывал.

— Это давняя история. Ничего интересного, но если ты непременно хочешь, я тебе ее расскажу.

— Здравствуйте! Вы и представить себе не можете, как я рад вас видеть!

— Ну, что вы! Я это прекрасно себе представляю.

— Нет, вы, наверное, думаете, что я из лести, что я всем так говорю. Но, думая так, вы глубоко заблуждаетесь.

— Я вам охотно верю. Я тоже давно ждал встречи с вами.

— Но вы не сказали, что рады этой встрече.

— Я не хочу вам врать.

— Спасибо. Я заметил, что большинство относится ко мне как к зубному врачу. Встреча со мной неприятна, но неизбежна.

— Мне всегда казалось, что люди вашей профессии не любят свою работу. Вы пользуетесь такой специфической славой…

— Всякая работа имеет свои недостатки. Вот трубочистов все любят и радуются встрече с ними, зато их работа гораздо грязнее, чем моя. Обыватели смотрят на меня косо, зато мне приходится общаться с самыми известными людьми. Это общение так облагораживает! Я считаю, что к любой работе надо подходить творчески. Многие мои коллеги работают формально: пришел, сделал дело и ушел. А я так не могу. Я еще вчера начал готовиться к встрече с вами. Смотрите, я пришел почти на целый час раньше специально, чтобы познакомиться получше. Вы сейчас волнуетесь, оно и неудивительно, но я-то тоже волнуюсь как в первый раз. Ведь каждый, кто ко мне приходит — личность, и работать с каждым нужно индивидуально. Среди моих клиентов были и разбойники, и банкиры, бродяги, и министры, герои и негодяи, мудрецы и безумцы. Были даже два короля и одна королева. Пожалуй, я единственный человек, перед которым они все были равны. Не всякий может похвастаться такой клиентурой. Моя профессия самая лучшая в мире.

— А как с оплатой?

— Вы знаете… Может перейдем на ты, мы все-таки…

— Да, да, конечно.

— Знаешь, недавно здесь мне довелось беседовать с бывшим министром финансов. Когда я ему сказал, сколько я получаю, он просто за голову схватился. «Что же ты, — говорит, — мне об этом не сказал, когда я еще был министром?» «Так ведь, — отвечаю, — вы тогда меня и знать не хотели». Обо мне всегда вспоминают слишком поздно. Но я не жалуюсь, наоборот, смотрю на все выкрутасы людей вокруг свысока. Моя профессия как никакая располагает к философии. Я ближе всех стою к вечности. Министры, актеры, воры, короли, торговцы, художники — все скачут как блохи и думают, что заняты важным делом, но, только придя ко мне, понимают, какими глупостями они всю жизнь занимались. Каждому хочется создавать что-то вечное, но все в мире разрушается. Только то, что делаю я, действительно вечно. Наверное, потому таких как я и не любят: завидуют. Но что все я говорю? Расскажи и ты о своей профессии.

— Я разбойник, да ты это знаешь. Я очень знаменит. Это большая несправедливость, что разбойники, да и все другие твои клиенты, становятся знаменитыми, а твое имя никто никогда не узнает. А ведь многих из них прославила именно встреча с тобой. Однако моя профессия окружена ореолом романтики, а твоя — нет.

— Да, в работе палача есть свои недостатки, но я и не стремлюсь к славе.

— Рассказывают, что ты настоящий мастер своего дела. Тебе, наверное, долго пришлось учиться?

— Мы как врачи: много народу загубишь, прежде чем чему-то как следует научишься. Теперь меня приглашают самые известные короли. Но я предпочитаю работать на родине. Тут я всех знаю, а там поди разберись, где министр, а где разбойник. Приезжаю: один кричит: «Его казни!», другой орет: «Нет, его!», а я не хочу лезть в политику.

— У нас, разбойников, все проще: сперва заработаешь громкое имя, а потом уже имя работает на тебя. Черный Джо! Звучит, правда? Достаточно это сказать, как купцы сами отдают все деньги. Теперь, правда, многие используют мое имя и позорят его своими бездарными преступлениями, но к моей славе никакая грязь не пристает. Я тоже художник и горжусь своими делами, я разбойник, а не какой-нибудь там бандит.

— Правильно, уважаю таких, как ты. С разбойниками работать приятно: он вчера грабил, сегодня грабит, и завтра будет грабить, если я его не казню. А если он политик, то вчера он мне говорил, кому рубить головы, сегодня я ему рублю голову, а завтра придется рубить голову тому, кто его приговорил, причем все трое грабят одинаково. Однако хоть я их и не люблю, но приходится признать, что всех разбойников можно переказнить, а политики все равно останутся. Это значит, что мне без работы сидеть не придется.

— Быстро летит время за приятной беседой.

— Да, действительно, уже пора собираться. Знаешь, еще вчера были споры, как тебя казнить. Сначала хотели повесить, но потом все-таки решили отрубить голову. Даже эшафот пришлось из-за этого переделывать.

— А что, они бывают разные?

— Конечно, ты разве не знал?

— Да мне как-то не до этого было.

— Вешать проще: осужденному надевают петлю, он говорит историческую фразу, в эшафоте открывается люк, осужденный проваливается. А когда рубят голову, тогда уже мне приходится поработать. Правда, за это и платят больше.

— Ну, ладно, пойдем, а то нас уже заждались. Чего мне надо делать? Извини, я в первый раз.

— Просто поднимайся на эшафот и говори историческую фразу. Ты ее уже придумал?

— Ой! Ну, чего-нибудь скажу.

— Какое легкомыслие! Ладно, говори что хочешь. С моей легкой руки все фразы становятся историческими.

Черный Джо взошел на эшафот и сказал: «Пользуясь случаем, передаю привет моему другу Билли, всем друзьям и знакомым, а также судье, которого, к сожалению, нет рядом со мной».

Когда он закончил историческую фразу, в эшафоте открылся люк, и Джо провалился. Все зрители одновременно выдохнули, а палач, уронив топор, выругался так, что ни один автор того времени не решился полностью повторить его слова. Присутствовавший тут же архиепископ, придя в себя после такого эмоционального выступления, обратился к собравшимся с речью, в которой полностью дезавуировал заявление предыдущего оратора и сказал, что Черный Джо провалился непосредственно в преисподнюю. Эта версия была сразу принята за рабочую, но в дальнейшем следственным органам не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть высказанное предположение. Поскольку Черного Джо так и не нашли, дело закрыли за отсутствием обвиняемого. Но в народе до сих пор жива легенда о Черном Джо, сбежавшем прямо с места своей казни. И эта легенда будет жить также вечно, как и халтурщики, которые даже эшафот не могут нормально построить.

Дракон жил в большом фешенебельном замке на краю леса.

— Мы дальше не поедем, чтобы не спугнуть дракона, — сказал Черный Джо, — а ты иди драться. Если, конечно…

— Прощайте! — прокричал рыцарь, пришпорил коня и поскакал к замку.

— Пока-пока! — Черный Джо помахал рукой ему вслед.

А Белый Рыцарь остановился у ворот замка и грозным, хотя и не очень уверенным голосом прокричал: «Эй, огнедышащий дракон, гроза всей округи! Выходи на смертный бой, если ты не трус!», потом подождал с минуту и повторил: «Эй, дракон! Выходи, у меня времени мало!»

— Благородный рыцарь, — печально сказал Черный Джо. — Никакого воображения.

— Сразу видно: никогда драконов на бой не вызывал, — с видом знатока сказал Билли, который, кстати, сам ни разу не бился с драконом.

Рыцарь подождал немного и вернулся к Черному Джо и Билли.

— Может, его нет дома? — обратился он к разбойникам.

— Дома он, дома, — сказал Черный Джо. — Видишь, дымок над башней поднимается? Это он зевает.

— Может, он меня боится? — неуверенно спросил рыцарь.