Василий Гавриленко - Должность (с аудиокнигой)

Брови мои поднялись на небывалую высоту, но, слава создателю, за сигарным дымом никто этого не разглядел.

— А пока, — продолжал Семен Никитич ангельским голосом, — я советовал бы вам, Сергей Леопольдович, пойти соснуть часок-другой, а затем, будьте уж так добры, вызубрите назубок вот этот текст. Это, позвольте заметить, ваша роль.

Он протянул мне листок, отпечатанный на гербовой бумаге и, признаться, поверг в уныние: целых три абзаца!

— Ну что ж, позвольте откланяться, — уныло сказал я и, швырнув недокуренную сигару с балкона, оставил их наедине с электоратом.

— Назубок, Сергей Леопольдович, — бросил мне вслед Семен Никитич.

Я поднялся по мраморной лестнице, невесело поглядывая на своих предков. Некоторые из них сочувственно кивали головами.

Степанида стирала пыль с зеркал, и когда я сказал, что желал бы вздремнуть часок, то кивнула красивою своей головой и тихо вышла вон. Ну, чистый ангел!

Я прилег, не раздеваясь, расширившимися ноздрями ощущая божественный запах постели — простыни, похоже, здесь меняют каждый день. Глаза мои сомкнулись, и я провалился в Ж…, то есть в сон.

Мне снится Ж…, мое детство.

— Тупица, — зовут меня играть мальчишки, но я не выхожу, потому что знаю — играть со мной не будут, а будут мучить.

— Это лимонад, Тупица.

Я все-таки во дворе, и в руке у меня бутылка с желтой, пенящейся, так соблазнительно похожей на лимонад, жидкостью. Вокруг мальчишки: стриженые и вихрастые, белобрысые и черные, загорелые и бледные, имен я их не знаю. А вот того, что дал мне бутылку, толстого и розового, зовут Жирдяй. Он самый главный во дворе.

— Пей, не ссы, — говорит Жирдяй, — Я те отвечаю — лимонад. Только что в магазин бегал. Правда, ребзо?

«Ребзо» кивают головами, а сами потихоньку прыскают со смеху.

Я смотрю на бутылочку — о, какой восхитительно-волнующий цвет! Жара, так хочется лимонаду!

«Понюхай, понюхай», — это уже я, теперешний, кричу во сне себе, тамошнему, но Тупица не слышит…

Лимонад сверкает на солнце. Благодарно посмотрев на Жирдяя, я делаю громадный глоток, и до самого нутра продирает меня вонючей горечью…

Тупица, тупица,

Ссаками упился!

Поют мальчишки и хохочут, физиономия Жирдяя расплывается и вдруг становится лицом директора нашего театра Килкиным…

— А — а — а!

Шелк простынь был все таким же прохладным, но я весь вспотел: привидится ж такое! Я сел на кровати и вспомнил: «Назубок» — липкий такой, тигриный голос. Зубы мои застучали: в спальне-то было уже темно.

Нащупав руками включатель от лампы, я нажал кнопочку. Лампа загорелась, лия на постель мою аристократический свет голландского абажура.

Листок с ролью лежал рядом. Я взял его слегка дрожащей рукой. Вот что там было написано:

— Уважаемые граждане! Дорогие мои, горячо любимые! Предыдущая администрация, коррумпированная и безжалостная, погрязшая в пороке и жажде наживы, ровным счетом ничего не сделала для простого труженика! Уверяю вас, что ничего не сделает и мой так называемый конкурент — Алильханов. Напротив, станет в тысячу раз хуже. Продажные шкуры из окружения Алильханова только и ждут, чтобы, дорвавшись до казны, разворовать то, что еще не разворовано Кизляковым! А что оставляют вам? Продукты дорожают, страна сидит на нефтяной игле, девальвация, коррупция!

Но есть выход! Где он? — спросите вы. И я отвечу. Выход — это я, Антушкин Сергей Леопольдович. Я, в противоположность моему сопернику, молод и энергичен. Я и моя команда — честные, справедливые люди, не дадим бюрократам и политическим проституткам безнаказанно угнетать народ. Мы положим конец беспределу! Вы спросите — кто я, и я отвечу: я — это вы! Я — человек из народа, простой рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода, ваши беды живут в моем сердце! Алильханов хочет устроить войну, бойню, есть неопровержимые доказательства его связей с ЦРУ и Моссадом! Но вместе мы не дадим ему осуществить эти черные планы!

Я, Антушкин Сергей Леопольдович, со всей полнотой ответственности заявляю вам — я не дам развалить то, что еще не развалено, и построю новое, доброе, вечное! Я, Антушкин Сергей Леопольдович, — ваш кандидат!

Я схватился за голову: какая несусветная галиматья! Да по сравнению с этим даже «Фигаро» покажется легкой прогулкой. И зачем — то все время упоминается мое имя — какой-то, прости господи, катехизис.

Повздыхав, я принялся заучивать и, к своему удивлению, довольно быстро и сносно вызубрил все. Правда, вместо слова «коррупция» язык мой норовил произнести «копупция», а «бюрократам» — «пюрекратам», но зато слово «проституткам» я выучил очень даже легко. Должно, сказалась актерская закалка, хотя того же Хлестакова я запоминал — дай бог памяти — пять недель, и все равно без суфлера никогда не обходился…

Ну да ладно! Признаться, я был доволен собой и, выключив голландскую лампу, совершенно как-то по-русски захрапел.

Исчезновение Антушкина Сергея Леопольдовича в Ж… было встречено без энтузиазма. Вернее, законная любовница исчезнувшего, или, если позволите, канувшего в Лету лицедея… Позволяете? Продолжаю. Так вот, любовница Сергея Леопольдовича Ада Серапионовна, конечно, порыдала и пошлялась по инстанциям, но толку от рыданий было немного. Не более чем через неделю она укатила с неким Денгом в олимпийский городок на берегу Черного моря.

Что касается места Антушкина в театре, надо сказать, весьма хлебного, по Ж…повским — то меркам, то на него и прежде заглядывался Городничий — Лукьянов, а теперь-то и вовсе пошел в наступление.

— По какой такой причине мне не дают играть Гамлета, Хлестакова и Чацкого? — кричал он в кабинете директора театра Килкина, — Я, ежели вы помните, единственный заслуженный в Ж…! Антушкин рядом со мной — тьфу! Плюнь и разотри!

— Посмотри на себя в зеркало, — говорил Килкин, издали похожий на быка, — Какой ты, к дьяволу, Гамлет?

— Что вы понимаете в Гамлете? — словно тореадор, Лукьянов втыкал в быка рапиры. — Мне лично Табаков прислал письмо с пожеланиями! Лич-но!

Это был ловкий укол, бык заворочался, пуская из ноздрей сизый дым.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал Килкин, кладя искусанную трубку на том Станиславского. — А пока иди, у меня от твоей трескотни в животе бурчит.

Торжествующий Лукьянов вышел из кабинета Килкина, радостно потирая руки.

К вечеру в театре произошли перестановки. Лукьянов занял вожделенное место, на его место поднялся Корытников, Корытникова заменил Чавкадзе, Чавкадзе — Степушкин. Ну а Степушкин произносил сакраментальное: «Господа, кушать подано». На место Степушкина был принят некий Крамов, из осетинских беженцев, чему он, похоже, был очень рад.

Таким не особо замысловатым образом следа от Антушкина Сергея Леопольдовича в Ж… не осталось. Вы скажете — а память, память людская? И будете совершенно правы.

Совсем скоро обновившаяся труппа призвала ж…цев на премьерную постановку «Ангела смерти» — драмы жизнелюба Килкина. Накануне директор театра не находил себе места, метался, скурил все сигареты в доме, незаслуженно оскорбил свою жену Аллу Юрьевну, обозвав ее старухой, несколько раз прикладывался к заповедным запасам водки. Оно и понятно: это был дебют Килкина как сочинителя, а тут еще режиссура, директорская ответственность… Тяжела ты, шапка Мономаха!

Особо почему-то волновал новенький — осетин Крамов — роль у него была крошечная, но — ключевая. В самом конце пьесы, перед занавесом, когда на сцене собираются почти все герои, он выскакивает с дуэльным пистолетом и с криком: «Умрите, ироды!» стреляет. Пистолет дает осечку, Крамов бросает его на пол и в исступлении топчет ногой.

Килкин лично репетировал с Крамовым до собственного исступления, а добиться подобного от осетина так и не смог. Но делать было нечего — дело было вечером, накануне премьеры.

Основательно опустошив заповедные запасы, Килкин улегся спать, заткнув уши ватой и надев на голову колпак.

Словно назло мрачным предсказаниям антрепренера Силкина, публики собралось под завязку — похоже, был весь цвет Ж… Кроме того, в зале было много незнакомых молодых людей в черных очках и черных же костюмах-двойках, похожих на секьюрити в ювелирной лавке, но сидящих преимущественно в vip.

— Здесь и г-губернатор, — заикаясь, проговорил Лукьянов, выглянув из-за кулис. Он играл ангела смерти — бомбиста Ширяева, и теперь впервые пожалел, что не остался во второстепенном амплуа.

Шумно дыша, за кулисы ворвался Килкин. Он был красен, и от того еще больше походил на быка.

— Все готовы? Крамов?

Осетин кивнул, посмотрев на директора своими ласкающими глазами и, улыбнувшись, показал дуэльный пистолет, добытый в запасниках Ж…ского краеведческого музея.