Михаил Бабкин - Хранитель

– Ну как? – осторожно осведомился Сема, косясь на папика подведенными сурьмой глазами. – Убедил?

– Убедил, – кивнул Смагин, – впечатляет. Только краску с морды сотри, а то на гомика смахиваешь.

Сема послушно обтер лицо полой хитона, отчего хитон нарядней не стал.

– Ладно, – вздохнул Иван Сергеевич, – хватит здесь вместо лампочки сиять. Переодевайся взад и садись на стул. Я вот только штаны надену, а после потолкуем. Такое просто необходимо отметить! Выпьем, ангел, черт возьми!

Первые четыре рюмки Смагин употребил подряд и быстро, ощущая странное, почти физическое удовольствие от вкуса водки. Впрочем, эти чувства он приписал своим расстроенным нервам; Сема не отставал, но пил спиртное как воду, стаканами, громко причмокивая и постанывая от наслаждения. Словно только из пустыни выполз.

– А теперь, Сема, – Иван Сергеевич отодвинул рюмку, вкусно закусил сыром и закурил, – давай по порядку. Кто ты такой есть и почему ко мне привязался? Что ты ангел, это я понял, можешь больше не фокусничать. Но твой вид! Но этот ужасный костюмчик, водка стаканами… как это понимать? Может, ты падший ангел?

– Не сметь про меня так говорить! – взвизгнул Сема, давясь и брызгаясь водкой. – Падший ангел, он навсегда падший! А я, как-никак, шестого класса, с перспективой архивного восстановления. В конце концов, у меня действующая лицензия!

– Ясно, – кивнул Смагин, хотя ничего не понял, – продолжай.

Хранитель не торопясь допил, со второй попытки надел стакан на горлышко пустой бутылки и, глядя поверх стакана, горестно задумался, раскачиваясь на стуле.

– М-да, – сказал бутылке Сема, – такие вот дела, – и замолк.

– Ты не увиливай! – возмутился Иван Сергеевич. – Давай дело говори. Водку жрать да рожу лица пудрить каждый дурак умеет. Хочу историю послушать!

Ангел поднял на Смагина взгляд. Добрый, ласковый, полный муки и слез. И папик внезапно понял, что Сема пьян в доску. В драбадан. Как поп на Пасху.

– Эк тебя, – удивился Смагин. – Ты хоть поешь немного, – и протянул ангелу сыр на вилке.

– История! – Сема выпрямился и хотел властно оттолкнуть вилку, но промахнулся: пустая бутылка вместе со стаканом от удара упали под стол. – История! – кисло повторил Сема и саркастически усмехнулся. – Какая там, блин, история… Интр-риганы! Везде вр-раги, – он заскрипел зубами. – Я, браток, был когда-то архангелом первого ранга с двойным нимбом, отцом-основателем Ордена фиолетового пера, приближенный к подножию Его трона, мда-а… И вот, – Сема широко развел руками, – шестой разряд. Дальше некуда.

– Да уж, – сочувственно кивнул растроганный Смагин, – фиолетовое перо, это конечно. Это потеря.

– Ну и миртовую ветку им в зад! – вдруг развеселился Сема. – Подумаешь! Зато я теперь сам по себе, ни перед кем не отчитываюсь. Мы, браток, которые шестого класса, – костяк и основа всего сущего. На нас ваши судьбы держатся, только на нас. Кого больше всего на свете? Кого Бог более всего любит? Правильно. Он любит простых людей, а более всего пьяниц да дураков. Ибо они самые беззащитные и безответные. И именно к ним приставляют ангелов-хранителей в первую очередь, которые… – Сема неожиданно икнул: – Минуточку, – Хранитель сграбастал остатки сыра с тарелки и сунул их разом в рот, – закушусь…

– Рубай, паря, рубай, – Иван Сергеевич достал еще одну бутылку «Абсолюта» из холодильника, споро нарезал хлебца, полукопченой колбасы, брынзы. – Видать, крепко тебя жизнь потрепала. Ишь как с голодухи закосел-то!

Сема согласно кивнул. И, кренясь на бок, потянулся к бутылке.

– Э-э, так не годится, – папик снял тяжелый пузырь со стола и поставил его на пол, за свое кресло, – сначала поешь. Кстати, что ты там бормотал насчет вакансий? Мол, место у меня свободное, да чтобы я взял тебя на работу. Вроде бы я никакого объявления на дверь не вешал. И, кстати, – у меня свой ангел есть или как?

– Или как, – Сема старательно слепил себе десяток корявых бутербродов и теперь лопал их почти не жуя, в промежутках между глотками косноязычно просвещая Смагина, – нету у тебя ангела. Был да сплыл. Ты, видно, совсем плохой человек, раз от тебя Хранителя отозвали. А у тех, у кого ангела нет, над головой черный столб стоит. Мне объяснили когда-то, что это значит по научному, да я теперь не помню. Ведаю одно, что через такой столб от человека жизненная сила уходит. Потихоньку, полегоньку, очень незаметно уходит. Испаряется. Иногда десятилетиями – но испаряется. Это ежели столб короткий. А у тебя, между прочим, такой столб! Ого-го столбяра. До облаков.

– Что же такое получается, – холодея, пробормотал Иван Сергеевич, – значит, я почти покойник? Так, да?

Сема согласно угукнул, старательно прожевывая колбасные шкурки. – И много нас таких… со столбярами? – еле шевеля языком, пролепетал папик. – В городе нашем есть еще такие? Сколько их?

– Не очень много, – Хранитель облизал пальцы и вытер их о пиджак. – Совсем чуток. Ты один.

– Мать моя, – убито сказал Смагин, на ощупь достал бутылку из-за кресла и щедро налил себе в бокал.

– А мне? – заканючил Сема, деликатно подталкивая кулачком свой стакан поближе к папику.

– Значит, умру я скоро? – папик проигнорировал намек, погруженный в невеселые смертные думы. – Испарюсь нафиг. Был Смагин и нету. Оби-и-дно!

– Зачем – испарюсь? – неподдельно удивился ангел – А я на что? У тебя вакансия, у меня – крайняя необходимость трудоустроиться.

– Что? – Вскинулся Иван Сергеевич, вмиг просветлев лицом, – а и то верно. Ой как верно! Ты – мне, я – тебе. Все правильно! Ты мне, значит, жизнь… А я тебе? Какой твой интерес?

Сема настойчиво пододвинул стакан. Папик налил не скупясь, с горкой накатил.

– Если я не буду работать, – Хранитель одним мощным глотком уронил в себя пахучую жидкость, промокнул губы рукавом, – меня вычеркнут в падшие ангелы. Вот так, – он рассеянно высморкался на пол, растер соплю босой ногой.

– Хм, – Смагин сделал вид, что ничего не заметил. – А что твой бывший… э-э… опекаемый?

– Помер, – равнодушно ответил Сема. – Самоубийство. Назло мне специально выпил пузырек дихлорэтана. Теперь вот, если в течение сорока дней не пристроюсь к кому-нибудь, то мне конец. Полный каюк с помрачением нимба, навсегда и во веки веков. Аминь. – Сема с трудом перекрестился, уронил голову на грудь и затих. Иван Сергеевич взял Сему за шиворот и легонько потрусил его вверх-вниз: Сема запрыгал на стуле как поплавок.

– Па-апрошу не отключаться, пока мы не решили главный вопрос моей жизни! – Папик постучал ангела по голове вилкой:

– Немедленно включись, кому говорю.

– Разумеется, – Сема, не открывая глаз, вытащил из внутреннего нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги и сунул его в пупок Смагину, – ознакомься и распишись. На предмет сотрудничества, – после чего сложился пополам и упал со стула.

– Ишь ты, святой дух, а нажрался как грузчик, – метко заметил Иван Сергеевич, разворачивая пергаментно плотную бумагу.

То, что документ был нечеловеческого происхождения, Смагин понял с первого взгляда. Золотые буквы текста висели над бумагой; под текстом, в глубине листа, на бархатно-черном фоне плыли объемные разноцветные звезды и блеклые туманности. Сам договор, в общем-то, был совершенно стандартным, выдержанным в классически бюрократическом стиле. Там и сям мелькали набившие Смагину оскомину канцелярские перлы типа: «мы, нижеподписавшиеся», «вышеуказанная сторона», «заказчик», «исполнитель». Иван Сергеевич внимательно прочитал документ. Смысл написанного сводился к тому, что Хранитель шестого класса берет на себя обязательство охранять заказчика всю его, заказчиковую, жизнь от случайных увечий, травм, неплановых смертей и беременностей в меру своей профессиональной ориентации и умения. Заказчик, в свою очередь, обещает не чинить Хранителю препятствий в его спасительной деятельности. В самом низу текста мелким шрифтом было допечатано примечание, где мимоходом отмечалось, что в случае неразрешимой конфликтной ситуации между заказчиком и исполнителем возможен пересмотр договора в вышестоящей инстанции с автоматической заменой Хранителя на другого, не меньшей категории.

Договор Смагину очень понравился. Хороший был договор, надежный. Самое главное в нем было то, что от него, от папика, ничего особо и не требовалось. Живи себе и в ус не дуй. Иван Сергеевич взял шариковую ручку и размашисто расписался под текстом, перечеркнув своей подписью пару звезд и одну крабовидную туманность. Буквы подписи сразу налились золотом, воспарили над бумагой: договор приобрел силу и… растаял в руках папика.

– Подписал? – Сема чертиком выскочил из-под стола, ошалело заплясал на месте, дробно отстукивая пятками морзянку:

– Вот заживем теперь!

– Да ты, мерзавец, никак трезвый? – удивился Смагин. – Притворялся, что ли?

– Ни в коем разе, – замотал головой Сема. – Все в натуре было! Просто теперь меня никакая спиртяга брать не будет, коли я официально стал на работу – не положено! Я же за алкоголиками приглядываю, – виновато закончил он.