Кир Булычев - Осечка-67

— Товарищи, я собрал вас, вы сами догадываетесь, почему. Сейчас я был у Антипенки, и старый хрен дал понять, что милиции на площади не будет.

Колобок блеснул очками, и взгляд его приобрел суворовскую пронзительность. Остальные молчали.

— Не поняли? Объясню. Через два дня — штурм Зимнего. Известно всем? Штурмовать выделены Кировский завод, сводная колонна обкома комсомола, группа персональных пенсионеров и другие организации. Если не будет милиции, штурмующие могут увлечься. И ворваться в эти стены…

Мертвая тишина воцарилась в комнате отдела Дальнего Востока.

— Баррикады наши сделаны на живую нитку. Только для кинооператоров. Пушки — без замков, из Артиллерийского музея. Наши винтовки ушли на Ближний Восток. Чем мы задержим…

— Постой, Борька, — сказал тут Симеонов. — Ты что же, хочешь сказать, что штурмующих в Зимний пускать нельзя?

— Пускать придется, но не дальше вестибюля. Я все понимаю — пятьдесят лет назад штурм был настоящий и тогда Зимний пал. Но кто-нибудь подсчитывал действительный ущерб в семнадцатом году? Никто. Но тогда юнкера хоть как-никак, а дворец защищали. Сейчас мы защитить его не сможем. И кто гарантирует нам стопроцентную сохранность памятников культуры и искусства? Ты, Симеонов?

— Нет, зачем так сразу. Штурмующие должны понимать. Там представители партийных органов пойдут, как по льду Кронштадта.

— А о массовых психозах ты слышал?

— Это где массовые психозы? — грозно сверкнул черными очами Извицкий. — Ты с каких позиций выступаешь? Люди на святое дело собрались!

Кто-то хихикнул. Колобок шлепнул ладонью по столу:

— Я выступаю с наших позиций! С позиций сохранности народного достояния!

— Ребята, вы, по-моему, соревнуетесь в лицемерии, — заметил Симеонов.

Колобок почти не смутился:

— Я выступаю с позиций сотрудника и, если хочешь, патриота Эрмитажа. Мы обязаны не допустить повторения ошибок семнадцатого года. Мы обязаны это сделать как члены партии, комсомола и просто профсоюза.

— Еще побьют чего доброго, — неудачно пошутил кто-то из древних греков.

— И будут правы, — добавил Симеонов. — Если людям разрешают раз в полсотни лет взять штурмом Зимний дворец, то они имеют полное право немного пошалить.

— И все-таки в райком надо бы сходить, — тоскливо произнес Извицкий.

Колобок даже удивился. Он не ожидал поддержки с той стороны.

— Сходить можно, — сказал кто-то от двери.

— И заодно вооружиться, — вставил Колобок, который ковал железо, пока горячо. — Мы должны быть готовы ко всяким случайностям.

Колобок соскочил со стола и широко развел руками:

— Это же все наше, народное. Мы — дети рабочих и служащих и сегодня, может, для некоторых впервые в жизни наступило серьезное испытание. Я не хочу возражать против решения ЦК повторить в день пятидесятилетия штурм Зимнего. Это, ребята, мудрое решение. Но без милиции может произойти взрыв. Я сам слышал такие разговорчики на улице…

— Какие?

— Неважно какие. Считай, на уровне анекдота. Случайности — это тоже необходимость.

— Кто в райком пойдет? Сам?

— Сам схожу. А ты, Извицкий, побеседуй с девчатами.

— С какими?

— С нашими. Которых в женский батальон смерти мобилизовали. Там у них Зося — комбат. Она сейчас за шинелями поехала на театральный склад.

На том и разошлись. Только Симеонов в дверях остановил Колобка и сказал серьезно:

— Ты в райкоме не очень. А то еще выговор схлопочешь за паникерство.

— Дурак я, что ли? Я про милицию намекну — сами должны понять. Если что, им же отвечать придется.

Уже несколько недель райкомом владело обалделое предпраздничное настроение, настолько затянувшееся и нереальное, что оно стало нормой и возвращение к обычной жизни казалось почти невероятным. Оно почему-то выражалось почти одинаково у всех сотрудников райкома. «Вот все кончится, — говорили они в узком кругу, — уйду в отпуск. Поселюсь на двадцать четыре дня в Сочи и буду играть в преферанс».

Но пока было не до преферанса.

Колобок сначала не разглядел милиционера у лестницы. Милиционер полностью скрывался за горой жестяных и фанерных вывесок и реклам, которым, казалось бы, не должно быть места в райкоме.

— Вы к кому? — раздался голос из-за оранжевого щита «Коньякъ Шустова».

— К Грушеву, — ответил Колобок и достал партбилет.

— Что-то я его сегодня не видал, — сказал старшина, отодвигая к стене вывеску «Трактиръ». — Вот привезли сейчас, а развешивать некому. Эта, — он показал на «трактиръ», — над нашей дверью повиснет. Я уж возражал.

— Несолидно, — согласился Колобок. — Неужели другой не нашли?

— Главный архитектор удружил, — сказал старшина. — По плану старому проверял. Оказалось, соответствует исторической правде.

По лестнице спускались два инструктора промышленного отдела, сгибаясь под тяжестью позолоченного двуглавого орла. Инструкторы развернули его, как рояль, и неумело принялись просовывать в дверь. Старшина забыл о Колобке и с криком: « Левей заноси, так его!» бросился на помощь инструкторам.

Колобок поднялся на второй этаж и инстинктивно прижался к стене. Навстречу медленно шел крупный мужчина с эполетами, украшенными черными орлами. При виде отпрянувшего Колобка мужчина вздохнул, оттянул в разные стороны рыжие бакенбарды, и Колобок узнал третьего секретаря.

— Осваиваю, — сказал секретарь. — Не узнал?

— Нет. У вас это убедительно получается. Это чья форма?

— Меня еще не прикрепили. Но прохожу по флотской части. Наверное, морской кадетский корпус дадут. Ты к Грушеву? Может не принять. Занят.

— Я попробую.

Дверь в кабинет первого секретаря была распахнута, и из-за нее, клубясь по приемной, вырывался табачный дым. Колобок вошел в кабинет и с минуту приглядывался, стараясь разобрать в голубом мареве, где же товарищ Грушев.

Наконец он разглядел зелень секретарской скатерти и поплыл к столу. В тумане над столом покачивалась крепкая фигура секретаря. Секретарь был в тельняшке и бескозырке, на которой золотыми буквами было написано «Аврора». Повезло, подумал Колобок. В самом центре событий будет находиться. Два пожилых джентльмена с острыми, неумело наклеенными бородками и в одинаковых черных жилетах ритмично взмахивали руками, пытаясь заставить матроса подписать трудно различимые в дыму бумаги.

Матрос между тем говорил по двум телефонам и, время от времени прикрывая ладонью трубку, давал какие-то указания красноармейцу в буденовке с синей звездой.

Надо бы сказать им — недоразумение получается, подумал Колобок. В семнадцатом еще не было буденовок. И самого Буденного не было. Запад будет смеяться.

Последние слова нечаянно вырвались наружу и прозвучали в комнате в тот редкий момент, когда в ней наступила кратковременная тишина.

— Что? — спросил матрос Грушев, приподнимаясь над столом и уперев в зеленое сукно телефонные трубки. — Кто там о Западе?

Тут Грушев распознал Колобка из Эрмитажа.

— А, привет! — сказал он. — Что ты там о Западе гуторил?

Колобок подумал, что Грушеву нелегко приходится вживаться в образ простого человека, морского волка.

— Здравствуй, товарищ Грушев, — ответил попросту Колобок. — Буденовку зачем на бойца надели? Это же изобретение Первой Конной, так сказать, в пламени гражданской войны.

— Дурак, — сказал Грушев. — Шпак сухопутный. У нас что, консультантов нет? Это же Тематьян — он в театрализованном представлении будет участвовать, после нашей победы. Не читал разве «Пятьдесят лет в один вечер»? Там у нас и правые уклонисты будут, и строители Беломорканала. Зачем пришел?

Спросив так, Грушев, не дожидаясь ответа, приложил к ушам телефонные трубки и локтем отпихнул обоих джентльменов в жилетках.

Зайдя сбоку, Колобок придвинулся к столу и присел на свободный стул.

— Я насчет милиции, — сказал он.

Грушев не расслышал. Колобок решил подождать.

— Петропавловка! — кричал секретарь в трубку. — Петропавловка! Сейчас к тебе политзаключенных приведут! Да нет, не антисоветчиков! Наших людей, пролетариат! Из управления охотничьего хозяйства и рыбнадзора. Значит, так, распределишь их по камерам… Да подожди ты! (во вторую трубку: это не тебе…) Так вот, постельным бельем не обеспечивай. Товарищи предупреждены. Два дня и на голом поспят. Деды их страдали… Страдали, говорю! С питанием? Питание будет. Из столовой «Белые ночи». Они знают… Нет, ты запирай, запирай, чтоб комар носу не подточил. Главное — историческая правда. Правда, говорю! Охрана в пути! А пока музейных сторожей мобилизуй. Как так — возражают? Пообещай сверхурочные! С приветом!

Грушев бросил телефонную трубку и крикнул во вторую:

— Это Коган? Коган, слухай сюда!

Зазвонил первый телефон, и Грушев поднял трубку, кинул в нее: «Сейчас!» и отбросил, как змею. Колобок подобрал осиротевшую трубку.

— Это райком? — спросил дрожащий женский голос.