Олег Пелипейченко - В Греции всё есть

Рыбак

Над тёмной, как патока, водой лениво плыла дымка. В тех местах, где из глубины вырывались пузыри, она начинала кружиться, образовывая небольшие смерчики. Легко, словно танцуя, серые полупрозрачные вихри скользили к берегу, но по мере приближения к черте, разделяющей воду и прибрежные камни, они замедляли движение и растворялись в породившей их пелене.

Тонкая нить с тускло поблёскивающей капелькой на конце рассекала поверхность реки. Остовы рыб, сонно снующие в толще воды, не обращали на неё никакого внимания. Один костяк, побольше и позубастее, повернул голову, неторопливым движением ухватил за спину небольшой скелетик и потащил его ко дну. Одетый в рубище человек на берегу успел заметить, как пойманный вяло дёрнул остатком хвоста, но высвободиться не смог, и через мгновение и хищник и жертва уже исчезли из виду.

Человек повёл плечом, и нить, привязанная к палке, выскользнула из воды. Рыжеватый кружок на её конце стремительно таял; крупные чёрные капли с примесью меди стекали по нити в реку. Закрепив палку между валунами, человек перевёл глаза на каменную плиту, где лежала последняя монета. Насупив брови, он стряхнул пальцами пыль с металлического кружка, легко проткнул в нём небольшую дыру острым, как коготь дракона, ногтем и привязал монету к нити. Затем он широко размахнулся, забросил самодельную удочку и начал плавно двигать палку слева направо. Тускло-красная капелька, светлея на глазах, побежала под водой против течения.

В толще смолистой жидкости мелькнула неясная тень. Человек напрягся, затаил дыхание, глаза его расширились.

К поверхности реки, жадно вытянув вперёд худые руки, нёсся белёсый силуэт, чрезвычайно похожий на рыбака. Человек резко дёрнул удилище, медная капелька выскочила из воды и полетела к обитателю глубины. Тот рванулся к монете, однако успел ухватить лишь побуревший конец нити: едкая жидкость слизнула с него оплывший комок металла в самый последний момент. Водяной призрак с искажённым от ярости лицом выдохнул несколько тёмно-зелёных пузырей, развернулся и камнем ушёл на дно.

Одновременно с этим человек на берегу издал отчаянный вопль и сжал в руках палку так, что та затрещала. За его спиной плоский участок скалы пошёл волнами; базальт тёк, как воск, каменные наплывы складывались в громадный бородатый лик.

— Неужели опять не поймал? — шевельнулись чёрные губы. В голосе звучала явная издёвка, и рыбак лишь крепко стиснул зубы.

— Вот видишь, как плохо, когда жадничают, приятель, — продолжал скрипучий голос. — Если бы хоть кто-то не поскупился и догадался захватить с собой не обол, а золотую монету, ты мог бы сколько угодно заниматься своей рыбалкой — ничего наживке не сделалось бы. Да и твоя скаредная душонка к золоту торопилась бы гораздо быстрее, чем к меди, и очень скоро ты бы живым покинул аид. А так — сам видишь: излишняя жадность при жизни может иной раз и по цепочке аукнуться. Я же просил только на лодочке покататься, тебе жалко было ребёнка через речку перевезти?

— И это верховный бог… — пробормотал себе под нос человек и зло хмыкнул. Скала хихикнула.

— Сейчас Сизифу с Танталом расскажу, пускай повеселятся. Удачной рыбалки!

Каменные глаза закрылись, черты исполинского лица заострились, потрескались, покрылись лишайником; за несколько минут скала приобрела свой обычный вид. Харон поднялся с колен, отряхнул ветхий подол, отвязал от удилища нить и спрятал её за пазуху. Опираясь на мокрую палку, как на посох, он медленно побрёл к переправе, где уже долгое время волновалась очередь. Умершие перекатывали под языкам оболы, морщились от кислого вкуса во рту и с опаской глядели на реку, над которой поднимались сизые испарения. Первые в очереди уже тёрли виски и с недоумением оглядывались вокруг.

— Лежи смирно и не вертись. Мешаешь.

— Ты что, старый, с ума сошёл? Отпусти меня сейчас же!

— Закончим — тогда и отпущу. Имя?

— Чего?!

— Глухой, что ли? Зовут тебя как?

— Л-левкид.

— Что, с двумя «л»?

— Почему с двумя? С одной.

— Ну так и говори с одной! А то из-за тебя, упаси Дий, ошибку допущу, придётся воском замазывать, а он казённый. Возраст?

— Двадцать два.

— Двадцать два чего?

— Старик, ты на самом деле придурочный или притво… А-а-а-а-ай! Года! Года двадцать два!

— Когда я спрашиваю, ты должен отвечать. Ясно?

— Ясно, ясно!

— Отвечать чистую правду. Ясно?

— Не на… Ой! Ясно!

— Говорить чётко и разборчиво. Ясно?

— Да я уже давно понял! Мне всё-всё ясно! Спрашивай, я на всё отвечу!

— Конечно, ответишь. И не торопи меня, я грамоте не настолько обучен, чтобы строчить, как писец. Так. Гражданство?

— Это как?

— Да ну? Никогда о таких не слыхал. Из какой же это страны будешь?

— Местный я, дед!

— Не ври! У нас этокаков отродясь не водилось! Вот я тебя за брехню…

— Уй-й-й-й! За что? Я ж просто не уразумел, о чём ты спрашиваешь, и переспросил, мол, как это понять!

— Точно? Ладно, считай, на этот раз выкрутился. Твоё счастье, что записать не успел. Повторяю вопрос: гражда… э-э… Живёшь где?

— В деревне.

— Как называется?

— Да как ей называться — деревня, она деревня и есть.

— Хорошо, так и пишу: гражданин деревни. Странно: как поспрошаешь вас — выходит, одни только твои земляки мимо и шастают… Следующий пункт: род занятий?

— Дедушка, миленький, ну не трогай только этот проклятый рычаг — убей Дий, не пойму, из какого роду могут занятия происходить! Объясни толком, умоляю!

— Эх ты, деревня… Чем на жизнь зарабатываешь?

— Коз пасу.

— Вот и выходит: роду ты козьего, занятия пастушеского.

— Э-э… Дед, вот только не обижайся, но ты и вправду… как бы… немно-ожечко… ну, не в себе. Какого ж я козьего роду-то?! Сам погляди — человек как человек. И родители у меня — люди. Отца Левкием зовут.

— Что мне на тебя глядеть? Может, по жизни ты на человека и похож, а по документу козёл козлом получаешься. Про отца твоего у меня тут вообще пункта нет — стало быть, никому о нём знать и не нужно. И хорошо, что не нужно, а то оказался бы он человеком, пришлось бы писать тебя сатиром — значит, табличку опять же воском замазывать, а он казённый. Уже из-за разных там кентавров и горгон замазывал.

— Слушай, старик, а какого… с какой нужды ты меня допытываешь? На кой я тебе вообще сдался?

— Мне описание каждого путника на табличку занести надо. Согласно списку вот из этого пергамента.

— А что за пергамент?

— Прислали.

— Кто?

— Кому положено, те и прислали. Вместе с этой кроватью.

— А кровать-то зачем? Что, просто так спросить нельзя?

— Ну да, как же. Спрашивал просто так — посылают в Тартар и дальше идут. Несознательные потому как. Не понимают, что порядок должон быть. Ты вон и на кровати кобенишься, а стоит тебе слезть…

— Ну хорошо, но для чего это всё, а?! Кому нужны эти проклятые таблички?!

— А этого ни тебе, ни даже мне знать не положено. Порядок такой: раз приказали — надо делать, и всё тут, наше дело маленькое. И вообще, не отвлекай меня, а то вовек не закончим. Что там следующее… Рост у тебя какой?

— Не знаю.

— Не беда, сейчас увидим, на кровати есть мерные зарубки. Ага. Я так и знал. И ты туда же. Вот она, отметка в четыре локтя, аккурат мой рост — куда тебе дальше тянуться было? Как я эту лишку в документе укажу?

— Но ты же грамоте обучен, цифры знаешь — вот и замерь.

— Я тебе что, Архимед, чтоб каждую дробь глазом отмерять? Я до ста считать умею, а большего от нас, чиновников, и не требуют. Многие и того не знают.

— Н-ну… ну запиши — четыре локтя с лишкой.

— Нет. Это будет непорядок. У каждого своя лишка, а в документах надо всё точно указывать. Видать, опять придётся старым верным способом…

— А-А-А-А!!! Стой! Погоди! Опусти топор! Я лёжачи немножко расслабился, вот и растянулся вдоль, а на самом деле во мне ровно четыре локтя! Сейчас сожмусь до правильной длины, сам увидишь!

— А не обманываешь? Сдаётся, ты меня перехитрить хочешь.

— Нет-нет, ну что ты! Вот, смотри: иэххх-х-х-х-х…

— Гм. И вправду подровнялся. Повезло тебе, паря. Пишу: рост — четыре локтя.

— Спасибо! Храни тебя Дий, благодетель! Всю жизнь за тебя богов молить буду! Ну, всё уже? Я могу идти?

— Ку-уда?! А взвешиваться? И учти: гирь у меня хватит ровно на два таланта. Аккурат мой вес!

Два корабля, словно гончие псы, замерли в ожидании в бухте острова Скирос. На прибрежной скале стояли двое: мускулистый парень с дорожным мешком на плече и красивая женщина средних лет в ослепительно белом пеплосе. Несмотря на резкий утренний бриз, её волнистые волосы с лазурным отливом лишь слабо колыхались — и, похоже, порывы ветра не были тому причиной. Чувствуя важность момента, внизу притихли воины. Никто из них не осмеливался даже голову поднять — все знали, что сейчас там, наверху, по сути решается судьба похода.