Валентин Леженда - Разборки олимпийского уровня

— Я дарую тебе военную славу и великие победы. Ты станешь самым могучим воином за все времена существования Греции. Ты будешь сильнее и доблестнее самого Геракла. Непобедимый и неуязвимый в бою, во славе и всеобщем почете закончишь ты свою героическую жизнь, о которой будут слагаться легенды.

Парис задумался.

Жизнь, только что описанная Афиной, была очень заманчива: боевая слава, победы, взятые города, скованные цепями, стоящие на коленях враги.

Неплохо.

Очень неплохо.

Но все же не то.

Не этого желал в своей жизни не склонный к суете юноша. Вся эта толкотня, кровь, предсмертные хрипы, звон сталкивающегося оружия, к чему ему это?

За каким таким сатиром он должен будет поджигать города, гнаться с безумным лицом за каким-то там эфиопом, управлять боевой колесницей, протирать окровавленное лезвие своего меча?

М-да.

Вот если бы Афина предложила ему с ней переспать, тогда другое дело — он без колебаний отдал бы золотое яблоко ей. Но, к сожалению, это было исключено: Парис знал, что воительница Афина — вечная девственница и что, предложи он ей сейчас поразвлечься, она тут же, особо не раздумывая, оторвет ему голову и, пожалуй, будет права.

— Хорошо, я подумаю над твоим предложением, — сказал Парис, с упоением почесывая пятку, — и утром объявлю о своем решении.

Афина ничего не сказала юноше, но, прежде чем растаять в воздухе, посмотрела на него таким взглядом, что бедный Парис даже на секунду засомневался: а не послать ли всех этих Сатаровых баб к праматери Гее, а самому попросить политического убежища в царстве Аида? Скажем, за чисто символическую плату — чинить время от времени протекающую лодку Харона.

Не успел Парис снова поудобнее устроиться у огня, дабы вздремнуть, как к нему явилась Гера, выйдя прямо из пылающего костра.

Ее появление было эффектным, но Парис лишь протяжно зевнул, безразлично уставившись на супругу Зевса.

— Дремлешь? — зло спросила Гера.

— Дремлю, — спокойно ответил юноша.

— Небось думаешь, как бы удрать от нас?

— Думаю, — подтвердил Парис.

— Ну давай думай, — хмыкнула Гера. — Но хочу тебя предупредить, что если ты отдашь золотое яблоко мне, то я дарую тебе власть над всей Азией (так в мифах у Куна. — Авт.).

“Вот тебе и на, — подумал Парис, — получается, что Гера с Афиной предлагают мне одно и то же. Только Афина, в отличие от супруги Зевса, хочет, чтобы я завоевал эти земли огнем и мечом, потешив больное самолюбие Ареса”.

Юноша представил, как могучие слуги несут его в роскошном паланкине в блистающий золотом дворец, где уже накрыт красующийся всевозможными яствами громадный пиршественный стол, где бьют прохладные фонтаны, а по залам дворца гуляют прекрасные птицы (павлины? А сатир их знает, были они в Древней Греции или нет. — Авт.).

От разыгравшейся гастрономической фантазии у Париса засосало под ложечкой.

Предложение Геры было соблазнительнее предложения Афины, но все-таки что-то мешало юноше, словно заноза в известном мягком месте.

Но вот что?

— Ладно, я подумаю над твоим предложением, — произнес юноша стандартную фразу. — Дождись утра, и ты узнаешь о моем решении.

— Ох, смотри мне, — бросила напоследок Гера. — Знаю я таких, как ты, — морда с рождения лукавая. Но меня не обманешь, я обид никому не прощаю.

И Гера вошла обратно в огонь, растворившись в его желто-красном пламени.

Вот так, теперь пошли и угрозы, чего-то подобного в принципе Парис и ожидал. Как говорится: “С богами жить — по-олимпийски выть”.

Все было у даров Геры с Афиной: и размах, и масштабность, но не было в них одной маленькой детали, созвучной сердцу Париса. Он и сам не знал, что это за деталь, пока не увидел Афродиту в дымчатом наряде, скачущую на белом единороге.

Сойдя с мифического коня (да знаю, что не могло его быть в Древней Греции, но ведь красиво-то как? — Авт.), Афродита легко подбежала к костру.

Запахом дивных цветов повеяло от богини любви Афродиты.

Голова у Париса немного закружилась.

— Ты уже решил, кому отдашь яблоко? — весело спросила Афродита, пританцовывая рядом с огнем.

Юноша отрицательно покачал головой.

— Если ты отдашь яблоко мне, — продолжала вечно молодая богиня любви, — то получишь в жены самую прекрасную из смертных женщин — Елену.

— Э… — начал было юноша, но тут дымчатая одежда Афродиты спала к ее ногам, и Парис с открытым ртом уставился на обнаженную фигуру богини.

— Что же ты застыл, словно пораженный молнией Зевса? — лукаво спросила Афродита. — Глупенький, иди же ко мне, я ведь не кусаюсь…

Так была решена судьба великой Трои.

Парис проснулся рано утром, когда даже солнце еще не встало, точнее, огненная колесница бога Гелиоса еще стояла в небесном гараже.

Голова у юноши раскалывалась, словно от выпитого накануне бочонка крепкого вина. Но он-то прекрасно помнил, что никакого вина вчера не пил. Видимо, интимная близость с бессмертной женщиной давала наутро такой же эффект, как и глубокое опьянение.

Да, дела.

На что же это он вчера согласился?

Ну конечно же Елена, прекрасная Елена… И вдруг она — жена Париса?

Неплохо.

Весьма неплохо, даже, можно сказать, великолепно.

Афродита оказалась щедрой богиней, ибо Парис отдал бы ей золотое яблоко только за одну проведенную с ней ночь, безо всяких там прекрасных Елен…

С высокого Олимпа за проснувшимся юношей наблюдал хмурый Зевс, регулируя с помощью дистанционного пульта плывущее на экране телевизориуса изображение.

— Ох уж мне эти бабы, — недовольно пробурчал Громовержец, вглядываясь в картинку. — На все готовы, потаскухи, ради достижения поставленной цеди, тьфу ты, срам-то какой…

И, с чувством сплюнув на землю, Зевс выключил удивительное изобретение Гефеста.

А в Греции вдруг ни с того ни с сего пошел проливной дождь…

Сказать, что Алкидий и Фемистоклюс были обыкновенными раздолбаями, это значит ничего не сказать. Они с легкостью впутывались во всевозможные авантюры и с такой же поразительной легкостью из них выпутывались.

Этим закадычным друзьям никогда не сиделось на месте, и каждая их очередная дерзкая выдумка была намного безумнее предыдущей.

Естественно, эта парочка никак не могла ускользнуть от взора всемогущих богов, вызывая у обитателей Олимпа праведное возмущение, и если бы не тотальная занятость последних на каждодневных пирах, то жуликоватым грекам было бы явно не до шуток. А так, то священных быков из храма Аполлона украдут, то жертвенное оружие в святилище Ареса свистнут. Тем они и жили, толкая “одолженные” у всемогущих вещи скупщикам краденого.

Алкидий, высокий смуглый юноша с длинными черными вьющимися волосами, отличался необычайной ловкостью и находчивостью. Родители его были рыбаками, но молодой грек, презрев физический труд, отказался от этой профессии, предпочитая странствовать по Аттике.

Фемистоклюс выглядел значительно старше своего приятеля. Маленький, чуть полноватый, с куцей рыжей бороденкой, по своему хитроумию он мог бы потягаться с самим великим царем Итаки Одиссеем, поэтому в их товарищеском дуэте Фемистоклюс играл роль генератора всех идей и разработчика всевозможных, коварных и не очень, планов.

Накануне драматических событий, а именно Троянской войны, Алкидий с Фемистоклюсом задумали неслыханный по своей кощунственности поступок: пробраться на Олимп и кое-что оттуда украсть.

Воистину подобная идея не могла прийти в голову ни одному нормальному греку, а если бы и пришла, то несчастный, лишь представив себе мысленно такое злодеяние, от ужаса поседел бы до кончиков волос.

Но Алкидий с Фемистоклюсом были не робкого десятка. Некоторые даже утверждали, что у обоих молодчиков в жилах текла божественная кровь.

Так, Фемистоклюса родители нашли брошенным в лесу, и злые языки поговаривали, будто он был рожден от мимолетной связи лесной дриады Эй и известного пьяницы пастуха Эвкледа.

В случае с Алкидием история и вовсе была темная. Отец-то у него действительно был родной, а вот насчет матери существовали глубокие сомнения. Утверждали, что подгулял однажды старик, уйдя в долгий рыбацкий рейд в море, с некой нереидой по имени Флексо, и родился, мол, у этой Флексы мальчик, который и был подброшен в большой раковине рыбаку прямо на крылечко дома с запиской: “На будущее, старый козел, предохраняйся”.

Алкидий, между прочим, частенько поражал своих сверстников удивительной способностью плавать под водой.

Например, он мог не всплывать на поверхность без какого-либо ощутимого для себя вреда около часа, а равных ему по скорости и мастерству дальних заплывов в Аттике вообще не было.

Итак, наши герои решили пробраться на сам Олимп.

Задача, скажем так, была не из легких, или, что греха таить, задача была невыполнимой даже для полусмертных.

Сам Олимп представлял собой некий летающий остров, постоянно находившийся выше уровня облаков. Построил этот остров вроде как Гефест, хотя во всевозможных преданиях по этому поводу существовали значительные разногласия.