Сергей Панарин - Сила басурманская

– Да, это мои труды, – поклонился летописец. – А эти славные витязи – именно те самые Иван да Егорий.

– Редкостный сплав ума и ратной удали, да на троих, как велит ваш обычай! – то ли польстил, то ли подколол Торгаши-Керим.

К нему подъехал немолодой мужчина, что-то шепнул.

– Мы легко отделались. Пара отрезов да кувшины, – усмехнулся купец и обернулся к троице охранников. – Видит всевышний, я плачу вам не зря, но вас маловато.

Воины хмуро кивнули. Они вышли из короткой схватки почти без потерь. Один получил несколько ушибов, второму слегка рассекли плечо, третий уцелел, правда, разбойничий нож поцарапал бок коняги, но неглубоко.

– Почтенный, – обратился к торговцу Неслух. – Ты и вправду поступил не очень осмотрительно. Места у нас глухие, народ бедный…

– Веришь ли, книжник, в Тянитолкаеве меня успокоили, сказав, что мозговский князь крепкой рукой навел порядок на дорогах. К тому же эти два воза – лишь часть моего каравана, идущего в Легендоград под водительством наследника. Сам же я отделился, чтобы проторить свой будущий путь в земли Юрия Близорукого. Кто мог предположить, что мой тянитолкаевский знакомец пустит лодку своих советов по мутной реке лжи? – Торгаши-Керим сокрушенно покачал головой.

– А кто тебя ввел в заблуждение?

– Боялин Станислав Драндулецкий, да покарает его острие справедливости.

Братья Емельяновы переглянулись. Они оба помнили, что за фрукт этот боялин. Зазвал в гости, опоил, захватил в плен, потом послал Егора воевать с огромным драконом… Редкостный подлец.

Иван подумал: «Странно, купец вроде богатый и умный, а повелся. Неясно, зачем Драндулецкому врать».

– Уже темнеет, – продолжил беседу летописец. – Мы ночуем тут, за зарослями. Если желаете, присоединяйтесь.

Торговец потеребил нижнюю губу. Лиходеи с мешками на головах – надо же было додуматься до такого? – могли и вернуться… Улыбнулся:

– Прервать вязь пути рядом с таким богатырем, как Егор, и почетно и… безопасно. Мы с радостью примем ваше приглашение, мудрейший.

Егор обрадовался. Стоянка предвещала интересные рассказы. Старшой же слегка напрягся: Неслух распорядился без спросу. Нет, Иван вовсе не против, только летописец ему не начальник.

Подогнали повозки на поляну, слуги занялись волами, стражники расседлали своих и купеческих лошадей.

Тем временем Торгаши-Керим Честнейший представил своего пожилого спутника:

– Это Абдур-ибн-Калым, моя правая рука. Знатный учетчик и советник. Человек редчайшей в наши смутные времена грамотности.

Редчайший грамотей повторил персиянский салют, но у купца он был исполнен достоинства, а советник поприветствовал новых людей как-то меленько.

– А Калым – это от выкупа за невесту? – поинтересовался Иван.

– О, нет! – возразил Абдур. – Имя моего отца Калым происходит от слова «галым», то есть ученый, знающий.

– Это что же выходит, «галимый» типа «ученый», что ли?! – удивился Емельянов-старший.

Он мысленно окрестил учетчика Обдури-Калымом. Вроде бы невзрачный человек в скромном на краски и узоры, но дорогом одеянии, аккуратной чалме. Абсолютно седой, хоть и не слишком старый. Черные глаза не потускнели с возрастом, смотрят остро, в лице уйма хитрости, намного больше, чем в пухлой физиономии купца. Возможно, подлинным кузнецом богатств Торгаши-Керима является Обдури.

Расселись у костра, караванщики организовали небедный стол. Уже отужинавшие близнецы да летописец пожалели, что сыты. Зато не отказались от вина и сладостей, которыми столь славен Восток, или, по-местному, Восход.

Купец блаженно развалился на постеленном слугами-возницами ковре. Неслух-летописец разговорил торговца, и тот сладким, как рахат-лукум, голосом отвечал ему о мудрецах своей страны и обычаях иных земель, о новостях наук и ее же признанных ошибках…

Егор слушал раскрыв рот, а Иван отсел подальше, стал вспоминать дом, родителей… «Вот ведь ерунда какая, поступил в универ, а если тут застрянем надолго, то и к началу занятий не успею», – подумалось Старшому. Он действительно перед уходом в армию сдал экзамены в аграрный. Зачем он это сделал, парень и сам теперь не понимал, да и не об университете сейчас следовало печься. Мать, наверное, уже места себе не находит… Скорей бы добыть все необходимое для возвращения в свой мир.

Иван вспомнил разговор с Карачуном.

Отгремел пир, посвященный победе над Злодием, уехала Василиса, про которую Старшому тоже было что вспомнить, и колдун позвал богатырей в один из висячих садов Торчка-на-Дыму. Побеседовать. Сев на скамейку, старец прислонил к ней посох, погладил жилистой рукой длинную тонкую бороду, прищурился, выдохнул сквозь сжатые зубы.

Парни устроились напротив, скосились на лежащий внизу город. Там гуляли.

– Потехе час, а делу время, – изрек Карачун. – Каждая победа есть начало новой брани. Три дня назад я говорил вам, что вы можете попасть домой с помощью заветных вещей и моей особой ворожбы. Отверзну дверь в ваш мир, так уж и быть. Ну, и неча в праздности прозябать, настал час отправляться за диковинами.

– Вот именно, – подал голос Егор. – А то мамка ждет…

– Мамка, – повторил волшебник. – Дети вы еще. Раздобудьте мне живой воды, молодильных яблочек, золотой ключ и перо жар-птицы.

– А меч-кладенец не надо? – язвительно поинтересовался Иван.

– Незачем, – серьезно ответил Карачун. – Хотя меч Егорию не помешал бы. Да уж как получится. А шуточки ты зря шутишь, Ваня. Беду предвижу, за вас опасаюсь, но иного способа вам помочь не ведаю. Золотой ключ найдете в Мозгве. Я даже провожатого приглядел. Летописец и книжник.

– А остальные предметы? – спросил практичный Старшой.

Волшебник вздохнул:

– Где яблоки с живой водой да пером, не знаю. Вещий Бояндекс, возможно, что-то помнит. Или на лукоморье поспрашивайте. Не повредит заглянуть к Ерепню. Карту дам.

– Что за Ерепень?

– Да кто их, лешаков болотных, поймет? – ответил старец. – Пусть подскажут, где чего взять, я сам давно уже за такими мелочами не слежу.

Карачун замолк, слушая шелест желтой листвы, чириканье воробьев и звуки дальней гулянки. Поправил латаное-перелатаное рубище, ткнул пальцем в траву:

– Зимы не будет. Видите, из-под старой сухой молодая проклевывается? На яблонях почки появляются. Скоро цвести станут. Осенью! Чуете, что жар Пекла сотворил? А кабы мы промешкали, все сгинуло-сгорело бы дотла. Злодий Худич страшен в мощи своей.

– Ну, мы же его поставили на место, – беспечно сказал Егор.

– Думаешь? – осклабился Карачун. – Дети сущеглупые… Вот вам карта, отправляйтесь немедля!..

Сейчас, при свете костра, Иван в очередной раз рассматривал карту, развернув свиток, врученный старцем. Парень без труда угадывал в ее очертаниях часть нашей Евразии. Нашлись какие-то незначительные отличия, но в основном совпадение было. Перед Старшим лежало лесистое Задолье, где начались злоключения братьев Емельяновых в этом мире, западнее располагалось странное Тянитолкаевское княжество, во всем поделенное пополам, севернее него находился славный Легендоград. Тридевяцкое княжество широко раскинулось южнее и восточнее Задолья. Степь. Еще южнее неведомый картограф написал емкое: «Мангало-тартары», за ними – отгороженный огромной стеной Кидай.

Мозговское княжество, куда сейчас направлялись братья и Неслух-летописец, лежало севернее Задолья, на востоке от Легендоградских владений. Еще севернее, где на нашей карте должна быть Ладога, Иван узрел самое настоящее море, а по изогнутой береговой линии тянулась надпись «Лукоморье». Там, где изгиб был наиболее крут, стояла жирная точка: «Дуб (зеленый)».

Карта рассказывала и о других местах и княжествах, но Старшой сосредоточил внимание на полезных местностях. Мысленно забежав вперед, Иван прикинул, куда лучше податься после того, как они с братом получат в Мозгве первый ингредиент. Поиски молодильных яблок и живой воды придется начать либо в Легендограде у вещего Бояндекса, либо двигать к лукоморью. Лукоморье ближе, зато в Легендограде Емельянова-старшего всегда ждет молодая княгиня Василиса Продвинутая.

«Что-то я постоянно о Ваське своей думаю…» – Иван зевнул, поморгал уставшими глазами. Спрятал карту и лег спать.

Угомонились и остальные путешественники. Лишь трое охранников по очереди сторожили обоз.

Есть на свете Мировое Древо. О нем много в народе сказывают: и первоначалие всему оно дает, и воплощением бога Рода является, и всякая судьба на нем, аки листочек, висит, пока не сорвется…