Терри Пратчетт - Роковая музыка (Музыка души)

И высокие, увенчанные остриями стены вокруг колледжа казались смешным препятствием для того, кто обладает свежим, наполненным тригонометрическими знаниями умом и телом, закаленным фехтованием, гимнастикой и холодными обливаниями. Мисс Буттс умела представить опасности действительно интересно.

Так или иначе, но оставался инцидент с ночной визитершей. По размышлении, Сьюзан решила, что она, должно быть, просто вообразила ее. Это было единственно логичное объяснение. На этом Сьюзан и успокоилась.

Каждый, как говорится, что-нибудь да ищет. Имп искал, куда бы ему податься. Телега, на которой он преодолел последний участок пути, громыхая, удалялась через поля. Он взглянул на дорожный знак. Одна стрелка указывала в сторону Квирма, другая — на Анк-Морпорк.

Об Анк-Морпорке он знал только, что это большой город, но построенный на суглинке и оттого не представлявший интереса для друидов из его семейства. У него было три анк-морпоркских доллара и немного мелочи. Вероятно, для Анк-Морпорка это немного. О Квирме он не знал ничего, кроме того, что это на побережье. Дорога на Квирм выглядела не слишком наезженной, в то время как анк-морпоркская дорога была вся изрыта колеями. Будет вполне благоразумно отправиться в Квирм, чтоб попробовать городской жизни. Будет благоразумно узнать немного об образе мысли горожан, прежде чем направиться в Анк-Морпорк, который, как говорили, был крупнейшим городом в мире. Благоразумно будет подыскать в Квирме какую-нибудь работенку и немного подзаработать. Благоразумнее сначала научиться ходить, прежде чем пускаться в бег. Здравый смысл растолковал Импу все эти соображения, после чего Имп решительно зашагал в направлении Анк-Морпорка.

Что до внешнего вида, то Сьюзан всегда вызывала в людях образ одуванчика. Колледж одевал своих воспитанниц в темно-синие шерстяные робы, которые ниспадали от шеи до самых щиколоток — здоровые, практичные и привлекательные как доска. Линия талии находилась где-то в районе колен. Сьюзан начала заполнять свою робу в соответствии с древними законами, на которые смущенно и неуверенно намекала им мисс Делкросс на своих уроках Биологии и Гигиены. Девочки покидали ее класс со смутным подозрением, что им предстоит выйти замуж за кролика. (Сьюзан выходила с ощущением, что картонный скелет на крюке в углу похож на кого-то хорошо знакомого…)

А вот ее волосы заставляли людей останавливаться и глазеть на нее. Они были чистейшей белизны, за исключением одной черной пряди. Школьный устав требовал, чтобы они были заплетены в две косы, но волосы Сьюзан проявляли стремление самостоятельно расплестись и вернуться в привычное состояние — что-то наподобие змей Медузы [2].

И еще у нее была родимое пятно — если это было родимым пятном. Его можно было заметить, только когда Сьюзан краснела — тогда на щеке проявлялись три пересекающие ее бледные полосы, как будто след пощечины. Когда она приходила в ярость — а приходила она туда довольно часто, из-за абсолютного идиотизма мироздания — тогда три полоски пылали.

Теоретически сейчас шел урок Литературы. Сьюзан ненавидела Литературу. Она предпочитала ей чтение хорошей книги. Сейчас этой хорошей книгой была «Логика и Парадокс» Уолда, которая лежала перед ней на парте. Она читала ее, положив подбородок на кулаки и прислушиваясь вполуха к тому, чем там занимается остальной класс. Поэмой о бледно-желтых нарциссах. Очевидно, они очень нравились поэту. Сьюзан отнеслась к этому факту с величайшим спокойствием. Это свободная страна. Люди могут любить бледно-желтые нарциссы, если им этого хочется. Единственное, что не должно дозволяться — согласно выверенному и прочувствованному мнению Сьюзан — это тратить больше одной страницы, чтобы сообщить об этом. Она получила образование. По ее мнению, школа держится на том, что противостоит подобной ерунде.

Тем временем вокруг нее видение поэта разбиралось на части неловкими руками.

Кухня была выстроена в тех же гаргантюанских пропорциях, что и весь дом. Целая армия поваров могла затеряться в ней. Далекие стены скрывались в полутьме, дымоход, висящий на покрытых копотью цепях и грязных тросах, исчезал во мраке где-то в четверти мили от пола.

Впрочем, все это только на взгляд стороннего наблюдателя.

Альберт проводил время на выложенном плиткой участке, достаточно большом, чтобы вместить кухонный шкаф, стол и плиту. И кресло-качалку.

— Когда человек говорит: «Зачем это все, серьезно, если подумать» — он на скверном пути, — сказал Альберт, сворачивая сигарету. — И я не знаю, что он под всем этим имел в виду. Одна из этих его причуд.

Второй присутствующий в кухне покивал головой. Рот у него был забит.

— А все это дело с его дочерью? То есть… Что я говорю — дочерью… И потом он узнает про подмастерье. И не надо бы ничего делать, нет! Он идет и подбирает себе одного! Ха! Ничего, кроме проблем, вот что это такое! Да ты на себя посмотри. Ты тоже одно из этих его чудачеств! Не хотел никого обидеть, — добавил он опасливо, обращаясь к своему собеседнику. — Ты работаешь отлично. Делаешь хорошее дело.

Тот кивнул.

— А он все делает неправильно. Как в тот раз, когда он узнал про Ночь Всех Пустых. Помнишь? Мы все приготовили, дуб в горшке, бумажные сосиски, свиной обед, он уселся тут в бумажном колпаке и спрашивает: ЭТО ПРЕЛЕСТНО? Я сделал ему маленький резной столик, а он подарил мне кирпич.

Альберт воткнул сигарету в угол рта. Скручена она была виртуозно. Только эксперт мог скрутить такую тонкую и одновременно такую тяжеловесную самокрутку.

— Это был прекрасный кирпич, что говорить. Он у меня до сих пор где-то лежит.

— ПИСК, — сказал Смерть Крыс.

— Вот, ты сразу все понял! — сказал Альберт. — В конце концов важно понимание. А он все время делает промахи. Ты же видишь — он никак не может пережить все это. Не может забыть.

Он затягивался своим ужасным самопалом, пока у него не заслезились глаза.

— Зачем это все, серьезно, если подумать, — произнес Альберт. — О боги!

Он бросил взгляд на кухонные часы — особая человеческая привычка. Они не работали уже тогда, когда Альберт приобрел их.

— Обычно в это время он у себя, — сказал он. — Подам ему перекусить. Не могу понять, на чем он вообще держится.

Святой человек сидел под святым деревом, ноги скрещены, руки на коленях. Глаза он держал закрытыми, для лучшей фокусировке на Бесконечном, а одет был в одну набедренную повязку — для демонстрации презрения к низменному. Деревянная чаша стояла перед ним. Через некоторое время он осознал, что за ним наблюдают. Он приоткрыл один глаз. Смутная фигура виднелась в нескольких футах. Чуть погодя он уверился, что фигура принадлежит… кому-то. Он не был уверен в описании, но определенно некая персона под него подходила. Она был, как бы сказать… такой высокой и вроде как… определенно…

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

— Да, сын мой? — он нахмурил брови. — Ты ведь мужчина, не так ли? — уточнил он.

— ТЕБЕ ОТКРЫТО МНОГОЕ. НО И Я К ЭТОМУ СПОСОБЕН.

— Да?

— Я ГОВОРЮ, ТЕБЕ ВЕДЬ ВЕДОМО ВСЕ.

Святой человек открыл второй глаз.

— Тайна бытия в том, чтобы презреть мирские узы, отринуть химеру материальных благ и созерцать Бесконечность, — сказал он. — И держи свои разбойные ручонки подальше от мой нищенской чаши.

Под взглядом просителя ему сделалось неуютно.

— Я ВИДЕЛ БЕСКОНЕЧНОСТЬ, — сообщил незнакомец. — НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.

Святой человек огляделся вокруг.

— Не будь идиотом, — сказал он. — Ты не мог видеть Бесконечность. Потому что она бесконечная.

— А Я ВИДЕЛ.

— Ну хорошо, и на что же она похожа?

— ОНА СИНЯЯ.

Святой человек беспокойно завозился. Все это было не так, как оно должно быть. Мгновенное прозрение Бесконечности, многозначительный толчок в направлении нищенской чаши — вот как оно должно быть.

— Она черная, — пробормотал он.

— НЕТ, — сказал незнакомец. — ТОЛЬКО КОГДА СМОТРИШЬ СНАРУЖИ, НОЧНОЕ НЕБО ЧЕРНО. НО ЭТО ПРОСТО КОСМОС. БЕСКОНЕЧНОСТЬ, КАК БЫ ТО НИ БЫЛО — СИНИЯ.

— Я предполагаю, ты знаешь и звук, который получается при хлопке одной ладонью? — спросил святой человек язвительно.

— ДА. ХЛ. ОП ИЗДАЕТСЯ ДРУГОЙ.

— Ага! Нет, тут ты не прав! — сказал святой человек, возвращаясь на твердую почву. Он взмахнул тощей рукой. — Никакого звука, понял?

— ЭТО НЕ ХЛОПОК. ЭТО ПРОСТО ВЗМАХ.

— Нет, хлопок. Я просто не использовал вторую руку. Какой оттенок синего, кстати?

— ТЫ ПРОСТО МАХНУЛ РУКОЙ. Я БЫ НЕ НАЗВАЛ ЭТО СЛИШКОМ ФИЛОСОФИЧНЫМ. УТИНОЕ ЯЙЦО.

Святой человек посмотрел вниз, в долину. Приближались несколько человек. В волосы у них были вплетены цветы и они несли что-то весьма напоминающее чашу риса.

— ИЛИ, МОЖЕТ БЫТЬ, EAU DE NI.

— Послушай, сын мой, — проговорил святой человек поспешно. — Чего ты конкретно хочешь? Нету у меня на тебя целого дня.

— ЕСТЬ. БЛАГОДАРЯ МНЕ.