Дмитрий Емец - Таня Гроттер и молот Перуна

От неожиданности магнетизеры отпустили было Гурия, но почти сразу, опомнившись, ухватили его за ноги и потянули к себе.

– Это что еще за фокусы? Конкувенты? Пвочь отсюда, девчонка! – брезгливо сказал Хадсон и с нехорошей улыбкой поднял руку, явно припоминая заклинание.

Пипа ощутила, как влажная ладонь Пуппера выскальзывает у нее из руки. У нее не хватало сил удерживать ее. Все-таки два взрослых магнетизера и магвокат были сильнее четырнадцатилетней девчонки.

– Гэ Пэ, нет, Гэ Пэ! Ты мой! А вы пошли прочь, пока я вас не укокошила! – со слезами крикнула Пипа.

Из последних сил она вцепилась в ускользающую руку Пуппера. Магнетизеры хладнокровно дернули Гурия на себя и стали деловито укладывать его на коврик. Пипа стиснула уже пустую ладонь и внезапно ощутила в ней что-то твердое и прохладное. Соскользнувший с пальца перстень Пуппера, перстень Гэ Пэ!

Голова у Пипы закружилась. В груди, точно девятый вал с картины Айвазовского, поднялся гнев. Она с трудом стояла на ногах, ощущая, как внутри у нее зарождается какая-то неведомая сила. Сила такая могучая, что Пипу распирало изнутри.

– Парус спускалус! – крикнул магвокат Хадсон, первым заподозривший неладное.

Красная искра помчалась к Пипе. Но дочка дяди Германа увидела почему-то не искру, а четыре скрещенные молнии. Не задумываясь, что и зачем она делает, Пенелопа мысленно свернула их и отбросила в сторону. А потом, выбросив кулак со сжатым в нем кольцом, крикнула страшным голосом:

– А вы все прочь! Проваливайте на кудыкины горы собирать помидоры! Мой сладкий Гэ Пэ! Никому его не отдам!

И что-то такое грозное появилось в ее голосе, что даже наглые магнетизеры пугливо отпрянули, впервые в жизни испугавшись четырнадцатилетней девчонки. Один из них даже уронил стеклянный шар. Хадсон уставился на свой перстень и потряс его, не понимая, почему не сработало заклинание.

– Что ты сдевава с моей магией? Ах ты, уводина! – удивленно и вместе с тем испуганно воскликнул он.

Пипа окончательно взбесилась. К своей внешности она относилась трепетно. Можно даже сказать, болезненно. Магвокат со своим презрением к лопухоидам переступил ту грань, которую переступать было никак нельзя.

– ВОО-О-Н! ПРОЧЬ, КОМУ СКАЗАЛА! Убирайтесь к вашим теткам! – завизжала дочка председателя В.А.М.П.И.Р.

Раздувшийся черный кокон ненависти, накопившийся у Пенелопы к похитителям «сладкого Гэ Пэ», лопнул. Из стиснутого кулака дочки дяди Германа вырвался красный луч, ослепительный, как прожектор на маяке. Оба магнетизера и магвокат не успели отпрянуть.

– О Двевнив, нет! Она нас убьет! – успел только крикнуть Хадсон.

А еще мгновение спустя на полу остался лишь ковер-самолет с погруженным на него Пуппером, три вороха одежды и вставная челюсть мистера Хадсона.

Гурий рывком сел. Он выглядел ничуть не менее напуганным, чем мистер Хадсон за секунду до своего исчезновения.

– Нет, Пипа́, хватит! Прошу тебя, достаточно! Больше не надо! – крикнул Гурий в ужасе.

Пипа очнулась. Ее ладонь разжалась. Кольцо выкатилось на пол. Пуппер поднялся с коврика и дико уставился на Пипу. Потом вдруг расхохотался, да так, что замотанные скотчем очки подскакивали у него на переносице.

– Колоссально!!! Ты владеешь интуитивной темной магией! Сколько же ее в тебе, если ты обошлась без заклинаний! – воскликнул он.

– Чего? – недоуменно переспросила Пипа.

– Да-да… Разумеется, я слышал, что магия может пробудиться в лопухоиде или в том, кого считали лопухоидом, в любом возрасте, но чтобы с такой силой! В чародейской практике таких случаев one-two и обчелся – их заносят в справочники, они становятся легендой! – продолжал восхищаться Пуппер.

Пенелопа посмотрела на свою нелепую пижаму, пошевелила большими пальцами ног и хмыкнула.

– Я владею темной магией? – спросила она хрипло.

– А чем же ты их снесла? Не праздничным же пирогом? Ты сама хоть что-то ощутила?

– Не-а… Я возмутилась, а потом вроде как вижу перед глазами четыре серебристые молнии. Я их мысленно сплела и отбросила. Типа нечего тут сорить, не у себя дома, – неохотно буркнула Пипа.

– Ого! Ты отразила атакующую магию Хадсона, а потом выбросила хаотическую магическую волну невероятной мощи. Вон смотри, на обоях вместо цветочков появились гильотинки! Несчастные магнетизеры!

– Я их испепелила? – встревожилась Пипа.

Пуппер снова принялся хохотать.

– О нет, к счастью! Хотя могла бы и испепелить! Ты крикнула «убирайтесь к вашим теткам». Я уверен, для интуитивной магии это прозвучать, как сигнал к телепортации. Бедняга Хадсон!.. Если бы он тебя не разозлил, возможно, магия в тебе и не пробудилась бы… А тут еще мое кольцо! Хадсон! Для такой спешиалист сесть в такой глубокий луж! Воображаю, что будет, когда он появится перед тетей Настурцией в чем мать родила! Перед тетей Настурцией, которая даже душ принимает в водолазном костюме!.. Ну-ка посмотрим!

Гурий взял метлу и разгреб ее палкой ворох одежды.

– Вон и противосглазовые жилетки валяются – ничего не помогло. А ведь ты не знаешь ни одного заклинания! О Пипа́! You are wonderful! Если бы не ты, меня точно упекли бы к теткам, а так пускай еще поймают! Я, конечно, вернусь к ним, но вернусь победителем, а это большая разница! До встречи, Пипа́! Я так тебе благодарен! – сказал он, подбирая с пола свое кольцо.

Гурий попрощался, на этот раз очень тепло, благодарно клюнул влажными губами Пипу в щеку и улетел на метле, прижимая к сердцу ползунки с божьими коровками.

– О Таня! Таня! Ты будешь моей! Я ощущаю твое биополе, такое горячее, такое родное! – шептал он, думая уже совсем о другом.

Пипа стояла у окна, провожая Гурия растроганным взглядом и ощущая на щеке его поцелуй. Внезапно дочка дяди Германа хихикнула, крайне довольная.

Наивный Пуппер! Неужели он думал, что тетя Нинель стала бы держать у себя дома ползунки жалкой Гроттерши? Разумеется, Пипа впихнула ему свои!

Таня Гроттер сидела за самым дальним столиком библиотеки джинна Абдуллы. Ощущая ее огорчение, столик то и дело подпрыгивал и подгибал одну из ломких ножек. По слухам, все столики в библиотеке были заколдованными принцами, некогда неудачно попытавшимися вступить в брак с царевной Несмеяной. Учитывая, что упомянутая царевна давно почила (смерть ее была нелепа: впервые в жизни расхохотавшись, она подавилась крошками), принцев стоило бы расколдовать и отпустить восвояси, однако корыстный Абдулла тянул резину и, утверждая, что библиотека останется без мебели, зажилил с дюжину столиков.

Перед Таней на столике лежало ее письмо к академику Сарданапалу, в котором она просила перевести ее на белое отделение. Письмо только что доставил ей в зубах сердитый золотой сфинкс. Внизу письма помещалась резолюция пожизненно-посмертного главы Тибидохса. Размашистые, со старомодными завитками буквы, покачивающиеся, точно волны, сообщали: «Преждевременно. Черноморов».

– Ну и ладно! Подумаешь, светленькие! Не очень-то и хотелось! Зелененькие искры пускают, великих ученых из себя корчат! – громко сказала Таня.

Подпись Сарданапала щепетильно вильнула росчерком и растаяла. Таня хмыкнула. Она добилась того, к чему стремилась: продемонстрировала академику, что ничуть не огорчена. Вот только стало ли ей от этого легче?

В Тибидохсе заканчивалась первая неделя зимних каникул. Каникулы, как казалось Тане, выдались на редкость бестолковыми. Даже новогодние подарки не радовали. Ванька продолжал на нее дуться. Нет, внешне все было как будто в порядке – он здоровался, порой даже улыбался, но внутренне – Таня это ощущала особенно остро – до сих пор не простил ее.

Таня вертела в руках перо: самое заурядное, почти не магическое, перо Финиста Ясного Сокола. Такими перьями пользовались многие. Их с легкостью можно было обнаружить по всему Тибидохсу. Финист Ясный Сокол не искал легких путей. Он предпочитал пролетать сквозь стекла и даже сквозь ножи, даже если поблизости, всего этажом выше, было открытое окно. Кстати, в чью светлицу он летал, до сих пор не выяснили. Некоторые смутно намекали на Медузию, некоторые, более тактичные, на какую-то таинственную девицу, заточенную где-то в тибидохских лабиринтах.

И все равно Таня упорно прибегала к неудобному перу Финиста, хотя прежнее перо Жар-птица снова было у нее. Ванька вернул его, но Таня просто не могла к нему притронуться – перо напоминало ей о собственной глупости.

«Так мне и надо! – быстро писала она в своем дневнике. – Единственный раз мне повезло, а я просто-напросто побоялась быть счастливой. Подозревала его, каждую секунду ожидала беды – и вот оно! Почему я не ценила то, что есть? Или это Дурневы научили меня жить все время в напряжении, видеть во всем только плохое и ожидать подвоха? Хотя при чем тут они? Я сама во всем виновата! Вот и сейчас – каникулы, а я как дура сижу в библиотеке и словно наказываю себя за что-то! Когда же я наконец смогу расслабиться и перестану себя грызть?