Андрей Белянин - Черный меч царя Кощея

Я с невольным уважением обернулся к нашему младшему сотруднику. Вожжи не каждая лошадь порвёт, а Яга всё ещё считает, что мы «парнишечку недокармливаем»...

— А у меня телегу перевернул, дескать, она в угоне числится. Я ить долго терпеть не стану, в иной раз кликну кумовьёв, мы ему ту же телегу на башку наденем!

— Вчерась свежего пива бочку выставил, так от этот охальник милицейский остановился, попросил нюхнуть для проверки крепости. Пить не пил, врать не буду, но нюхнул столь знатно, что пиво теперь не шибает ни хрена! Весь дух спиртной в себя унюхал и ушёл, хоро-о-оший, вприплясочку-у...

— Ой и чё ж все так прям и напали на бедолагу-то?! С зятя моего, пьяницы, обещал самолично подписку о невыезде взять. Тот тока первое слово и понял, до сих пор в сарае сидит, правой рукой крестится, левой причинно место прикрывает!

Последнее, кстати, можно было даже записать в плюс нашему бармаглоту. Методы у него не всегда конституционные, энтузиазма порой через край, но если результат положительный...

— Митя, на тебя люди жалуются, — напомнил я, когда мы прошли базар и выбрались на относительно спокойную улицу перед царским теремом. — Мить, чего молчишь?

— А? Вы спросили чё? — Он наткнулся на мой взгляд и прекратил разыгрывать птицу глухаря. — Да кому вы верите, Никита Иванович? Мало ли чего, бабы глупые...

— Женщины.

— Женщины или бабы, не одно и то же?

— Нет.

— Ну нет так нет, — не стал спорить Митяй. — А тока языками и те и другие треплют одинаково. И вообще, вы ж сами учили: нет заявления, нет проблемы.

Хм, и на этого человека мне в неопределённом будущем придётся оставить отделение. Надеюсь, это произойдёт не скоро, и мы хоть чему-то успеем его научить.

Царские стрельцы, дежурившие у ворот, встретили меня застенчивыми улыбками.

— Здравия желаем, батюшка сыскной воевода!

— И вам не хворать, секьюрити, — козырнул я. — Прибыл по царскому приказу. Кто проводит или мне самому в терем подняться?

— Да чего уж там, идите, Никита Иванович, — так явно заулыбались стрельцы, что у меня невольно зашевелились нехорошие подозрения. Ну там спина белая или ширинка расстегнулась, не знаю уже...

— Мить, подожди во дворе.

— Слушаюсь.

— Ни к кому не приставай. Прав не качай. Жизни не учи. А самое главное, без меня никого из боярской думы не арестовывай!

— Скучный вы человек, Никита Иванович, — тяжело вздохнул он, но послушно сел у крылечка. — Песни печальственные орать тоже небось не позволите?

— Молодец, проявил логическое мышление. Не позволю. Но, если увидишь свою Маняшу с коровой, можешь поболтать о погоде, видах на урожай зерновых и, главное, уточни деликатно, когда она от нас съедет?

— Сам жду не дождуся, — побожился мой напарник, широко осеняя себя крестным знамением. От груди метр вправо, метр влево, полезной площади хватает...

Я бодренько взбежал на третий этаж. Всё так же таинственно улыбающиеся царские стрельцы в белых кафтанах и высоких шапках с соболиной оторочкой указали на маленькую комнатку Гороха. Его, так сказать, личные апартаменты. Раньше он там с новыми пассиями жизненным опытом обменивался, но теперь, женившись, остепенился, и надеюсь, надолго...

— Вызывали? — Я, деликатно постучав, толкнул дверь и шагнул в кабинет государя.

— Обижаешь, Никита Иванович, — тихо откликнулся он, задумчиво глядя в окно. — Не вызывал, а приглашал. Думаю, может, не побрезгует сам сыскной воевода, навестит друга старого, посидим задушевно, Высоцкого твоего споём, о поэзии покалякаем...

— Так вы, я вижу, без меня уже накалякались. — Я слегка кивнул в сторону початой бутылки французского коньяка. — Посольский или купеческий?

— Посольский. Вчерась принесли, торговых льгот для себя клянчат. А пуще всего, чтоб ныне всё, что алкоголем ароматизирует, на наш стол только Французский двор поставлял. Хитроморды картавые...

— Я на службе.

— А я те велю башку срубить, — безмятежно пообещал Горох, наливая две стопки.

— Тогда тем более не буду. Не люблю давление на органы.

— На какой орган я те давлю, участковый?! Прошу ить по-человечески, видишь, не в настроении государь, а ты мне перечишь...

— Да что у вас случилось-то? — Я наконец догадался шагнуть к окошку, пытаясь понять, к чему он там прилип. А уже через минуту сам покраснел, как те же стрельцы у входа.

Сверху открывался отличный вид на задний двор, где стояла царская баня. Сквозь прорубленное оконце периодически были видны то плечи, то спины, а то и...

— Вообще-то подглядывать нехорошо.

— Так я за своей подглядываю, за женой законной, — резонно парировал Горох, протягивая мне стопку с ароматным напитком королей. — Она в баню с твоей Олёной да подружкой ейной, Манькой вроде, час назад пошла. До сих пор мылятся...

Я выпил, не задумываясь, а потом самым бесцеремонным образом оттащил государя от окошка. За своей он смотрит, как же... А при виде двух других отворачивается, что ли?!

— Ну раз ты эстетизму и лицезрению культурному чужд, — ни капли не обиделся Горох, — тогда давай по делу. Утром гонец с границы прибыл, две заставы у них огнём пожгло...

— Шамаханы?

— Хуже. — Царь выдохнул, опрокинул стопку, занюхал рукавом и прошептал: — Сверху огнём полыхнули, а грозы-то и не было. Те, кто выжил, говорят, будто бы налетела ночью чёрная буря, дым столбом поднялся, шум да гром, аж уши закладывало, и полилися с небес прах, огонь да сера-а...

— Это вы сейчас Библию цитируете, что-то там про Содом и Гоморру? — припомнил я.

Горох отрицательно помотал головой.

— А что тогда? Змей Горыныч о двенадцати головах?

— О трёх.

Я не сразу поверил, что он говорит серьёзно. Ну, обычные реалии русских народных сказок — это нормально, к этому тут все привычны, насмотрелись, нанюхались. Но вот трёхголовый летающий птеродактиль на огненной тяге — это уже явный перебор...

— Не может быть. Их просто не бывает, это миф.

— Когда ты в первый раз в моё царство-государство попал, я тоже поначалу думал — милиционеров не бывает, энто миф, — передразнил меня Горох. — А вон теперича сколько вас по Лукошкину размножилось... Так что собирайся давай!

— Куда?

— Велю тебе ехать на восточную границу! Вот там сам всё поглядишь, расследуешь да и доложишь — есть такой Змей Горыныч али нет его.

Ответить я не успел. В ушах зазвенело, ставни едва не расшибло в щепки резким порывом ветра, царский двор резко заволокло едким дымом, а над крышей терема пролетела чья-то огромная тень! Прямо под окнами вспыхнуло пламя, зазвонил пожарный колокол, со всех сторон раздались истошные крики людей. Мать моя прокуратура, да что же это происходит? До армагеддона вроде ещё куча времени, да и календари майя не торопят...

Горох бросился вон из комнаты, куда-то побежал, на кого-то орал, раздавая приказы, а я так и стоял столбом у почерневшего подоконника. Сердце остановилось, пальцы судорожно сжимали ни в чём не повинную серебряную стопку...

— Ты чего встал, куда зенки вылупил?! — прямо в ухо проорал мне царь.

Я молча показал пальцем вперёд.

— Ну и? — не понял государь. — Там же нет ничего!

— А была баня...

Когда до нашего царя-батюшки дошло, он дважды протёр глаза и только потом завопил, как белуга на нересте:

— Ли-душ-ка-а!!!

Мы бросились вниз по лестнице наперегонки, и я бы пришёл первым, если б он не по-спортивному не оттолкнул меня на финише. Детальное обследование места преступления тоже ничем не обрадовало. Резную и расписную царскую баню просто сорвало с места непостижимой силой и унесло в неизвестном направлении, выломав часть тесового забора.

Пока мы с Горохом тупо ходили туда-сюда по вычищенному периметру здания в чахлой надежде, что все три красотки успели покинуть помещение, сзади появилась бесчувственная скотина по имени Митя Лобов.

— Отмаялись, сердешные, — упав на колени, с чувством простонал он. — Уж не знаю, что мне теперь с Маняшиной коровой бодливой делать. А ить вам, вдовцам горьким, ещё и того почище, верно? Вы поплачьте, поплачьте по-мужски друг у дружки на грудях, а я покуда за самогонкой сбегаю. Такое горе у нас всех, как же не отметить-то...

Горох с хриплым рыком кинулся душить Митьку, я — их разнимать, а на нас троих уже навалилась перепуганная толпа думских бояр во главе с недремлющим старшиной Бодровым. Сколько он мне крови попортил, литрами не сосчитать!

Боярская дума, если помните, с первого дня невзлюбила милицию, потому что они там все привыкли жить по схеме: сверху царь, за ним бояре, ниже всех народ. Господь Бог вообще не упоминался, разве что для плезиру, а того же самодержца частенько пытались сделать лишь марионеткой в опытных руках старинных боярских фамилий.

— Попался, ирод милицейский! — напустился на меня дородный бородач Бодров, опасно размахивая посохом. — Не уследил, не уберёг государыню нашу! Позволил в своём присутствии Змею поганому матушку царицу украсть! На кол преступника!