Александр Сивинских - Проходящий сквозь стены

— Соблазни ее, Павлуша! Соблазни Софью, и дело с концом. Она вполне готова разделить с тобой ложе любви, я это унюхал. Ты ей жутко интересен как мужчина — шкурой клянусь.

— Отстань, — сказал я.

— Ну, чего ты ломаешься? — не унимался паршивец. — Она вовсе даже ничего. Скажешь, старовата? Так ведь не в первый же раз.

На что это он намекает, скотина?

— А вот сейчас ка-ак швырну тебя под грузовик! — гневно проговорил я.

Жерар поджал хвостик. Под грузовик ему не хотелось.

Проходящие мимо девчонки-сестренки, очень юные и миловидные, прыснули и уравняли шаги с моими.

— Молодой человек, вы почто животинку тираните?

— Ха! — воскликнул я, останавливаясь. — Это еще большой вопрос, кто кого тиранит. А густая кровь жертвенного козлища, — я обжег беса яростным взглядом, — весьма любезна богам.

Из груди терьера исторгся душераздирающий вопль. Глаза наполнились слезами.

Девчонки, уже попавшие в силки его обаяния, посмотрели на меня с укором.

— К чему подобное зверство? Вы его лучше нам подарите, такого мяконького. Такого сладенького. Заодно и познакомимся поближе. Мы и вас в гости пригласим. У нас уютная квартирка. Мы там вдвоем обитаем и симпатичным гостям всегда рады. Меня зовут Лада. А я Леля, — представились они, блестя шальными глазами.

Имена их показались мне смутно знакомыми. Откуда бы?

— Между прочим, — они переглянулись, и озорства в их голосах добавилось, — мы ну такие неразлучные, что все делаем на пару. Все-все…

Все-все? И как это прикажете понимать? Я пристальней всмотрелся в девчонок. Они не были, конечно, ослепительными красавицами, но молодость, здоровье и отличное настроение делали свое дело. Смотреть на них было приятно. Действительно, хороши. У обеих на шее золотенькие кулончики в виде рога изобилия. Обе хохочут-заливаются, но, кажется, предлагают себя на полном серьезе. Какой, однако, сегодня насыщенный день!

— Хочешь, пойдем к девушкам, песик? — промурлыкал я. — Они угостят нас вкусненьким. Правда, Лада? Верно, Леля?

— Ой, непременно угостим! — с жаром подтвердили сестрички и выразительно облизнулись, разом вытягиваясь в струнку и похлопывая себя по плоским животам. Почему-то несколько ниже, чем расположен желудок. Под тонкими маечками с изображением дородной большеголовой женщины, простершей длинные руки к небу, обрисовались аппетитные грудки. — Мы ведь и сами уже проголодались.

Я уж совсем было собрался ответить им согласием, но бесенок мой вдруг чего-то струхнул. Обнял меня лапами за шею и явственно задрожал. Не желаю, дескать, с хозяином расставаться — ни за какие вкусности. Положительно, соблазн отдать его на растерзание (хотел сказать: на милование) шаловливым проказницам был силен, однако уступать соблазну права я не имел. Все-таки Жерар, какой ни есть, но напарник. В разведку вместе ходим. И вообще, предательство, даже по отношению к нечистому духу, безобразно.

— Да вы с ним замучаетесь, — сказал я, морща нос. — Он, подлец, мебель грызет и электрошнуры. И в тапки писает. А сейчас вдобавок еще глистов где-то подхватил. Опять, наверное, на улице чужой помет жрал. Ух ты, грязнулька моя! Поросеночек ты мой! — просюсюкал я и, сжав зубы, быстро поцеловал его в морду. — Вот, несу к ветеринару. Составите компанию?

Девчонки посмотрели на меня с хорошо видимой брезгливостью, отрицательно замотали головами и резко сорвались с места. Я проводил их грустным взглядом и столь же безрадостным вздохом. Ответом мне был перепляс тугих ягодиц сестричек под шелковыми бриджиками — и ответом, выражающим полное, безоговорочное презрение.

А кобелек на мои слова о пожирании им помета вдруг обиделся. Заворчал недовольно. Зубки-иголочки показал.

— Вздумаешь укусить, — сказал я, кривовато улыбаясь и сплевывая попавшую в рот шерстинку, — пожалеешь!

— Глупо было бы…— высокомерно молвил он. — Нужно мне кусаться. Что я, собака?

— Нет, — сказал я. — Ты, Жерарчик, определенно не собака. Ты собачонка. Моська.

— С какими колоссальными грубиянами приходится работать, — пожаловался бес сам себе. — Добра не помнят, советов не слушают. А между тем я старше этого мальчика раз в тридцать и во столько же раз мудрей. Кабы не я, его бы сегодня высосали до дна во славу матери сырой земли, а шкурку подкинули в какую-нибудь заштатную больничку. Однако благодарности от него нипочем не дождешься. Ведь ему, растяпе, и в голову не пришло, что эти милые грации не кто иные, как вышедшие промышлять мужского семени Макошевы отроковицы. И это при том, что они честно назвались по именам!

Так вот оно что, сообразил я. Конечно, как я мог запамятовать! Лада и Леля — это же мифические спутницы богини матери сырой земли Макоши. Она и на майках девчонок была намалевана. И рог изобилия тоже ее атрибут. Выходит, прав мой бес: нужно быть с незнакомыми девицами осмотрительней. Поскольку сейчас самый разгар весенних полевых и садово-огородных работ, нет для последовательниц культа Макоши большей ценности, чем свеженькая семенная жидкость. Земельку ею удобрять. Кстати, беса моего, попади мы к ним в руки, они выдоили бы тоже. Досуха. Только если людей от дистрофии кое-как еще лечат и даже, случается, вылечивают, то собак… Так что зря Жерарчик брюзжит. Он в первую очередь свои гонады[4] от фатального истощения спасал, не мои.

Между тем бес закончил свой обвинительный монолог прочувствованным восклицанием: «О времена, о нравы!»— и попросил уже обычным тоном:

— Опусти-ка меня возле вон той арки, Павлуша. До арки было метров сто. Неси его, поганца. Небось, сам докостыляет. Я разжал объятия. Он не слишком ловко приземлился на все четыре лапы, встряхнулся. Какой он все-таки крошечный, беззащитный, вдруг умилился я. Тяжело, наверно, такому на улицах без покровителя приходится.

— Слушай, может, тебя проводить? — великодушно предложил я.

— Глупо было бы…— спесиво тявкнул бес. — Обойдусь!

— Тогда адью. Да смотри, берегись кошек, малыш! — посоветовал я ему почти без ехидства.

Чуток отбежав, Жерар принялся витиевато ругать меня по-венгерски. Должно быть, считал, что не пойму. Я бы и не понял. Способности мои к языкам довольно средние. Или, точнее, избирательные — что-то запоминаю без проблем, что-то с огромным трудом. Брань, однако, особая категория. В ней я большущий дока. А собирание иноязычных ругательств — мое скромное, неафишируемое хобби. Узнай о нем матушка, вообразила бы, что это еще одна наследственная черта, благодарить за которую я должен негодяя-папочку.

Когда бес, кончив поминать лягушатников, петушатников да байстрюков, перешел на чрево Божьей Матери и половую жизнь двенадцати апостолов, мне сделалось понятно, что пришла пора вмешаться. Подобную дерзость нельзя прощать даже напарнику. Я воздел длань и слева направо, как мадьяры (они же католики, верно?), размашисто перекрестил ему спину. Жерар пронзительно, не по-человечески и не по-звериному, а точно ирландский предвестник смерти баньши или отечественная Карна-печальница, взвыл и покатился кувырком. Путь его закончился около опрокинутого бачка для мусора.

Бум-с! — глухо загудел бачок.

«Экий конфуз», — подумал я, глядя, как бес барахтается среди омерзительных даже на вид отбросов.

Сочувствия к нему не было. К тому же я был уверен, что и крестное знамение, и мусорные бачки он мне когда-нибудь припомнит. Обязательно. И «Моську» припомнит, дай только срок.

Возле двери меня перехватил молодцеватый, атлетически сложенный милиционер в чине старшего лейтенанта. Он был высок и, точно британский морской офицер, безукоризненно прям. Прям был его тонкий нос и бескомпромиссный срез волевого подбородка, пряма полоска бровей и твердая линия рта. По стрелкам его брюк можно было чертить проекты скоростных железных дорог. Жаль, оттопыренные ушки-лопушки несколько портили общее впечатление. При нем была тоненькая офицерская планшетка и складной зонт в чехле. Из планшетки торчал краешек наручников.

— Павел Викторович Дезире?

— Он самый, — сказал я, звеня ключами.

— Лейтенант Стукоток. Ваш участковый. Разрешите войти?

— Пожалуйста. — Я отпер дверь, пригласил молодцеватого Стукотка на кухню, пододвинул ему табурет и спросил, почему-то старомодно: — Чему обязан?

Участковый снял фуражку, взбодрил растопыренной пятерней свой короткий светлый «бобрик», планшетку с зонтиком примостил на стол, но садиться не спешил. Озирался цепким взглядом, кажется, принюхивался и при этом сухо, отрывисто, до невыносимости официально говорил:

— Не чему, а кому. Проживающий над вами гражданин Тищенков утверждает, что вы. чрезмерно увлекаетесь курением. Марихуаны. Чуть ли не притон содержите.

— С чего он взял? — спросил я удивленно.

— Да вот взял с чего-то. — Стукоток перестал озираться, сосредоточился на изучении моего лица. Должно быть, отыскивал следы волнения. Ужас застуканного (pardon!) на горячем преступника. Взгляд у него был тоже прямой и будто бы доброжелательный, но в то же время пронизывающий до самого спинного мозга. Под таким не слишком повиляешь. Он разжал губы: — Сигнал поступил. Мы обязаны отреагировать.