Лоуренс Уотт-Эванс - Отмеченный богами

— Нет, — обронила Ворда, — но ты это заслужил.

— Но почему? Что я такого сделал?

Ворда только пожала плечами, а Дейонис пояснила:

— Ты хотел рассказать все папе и маме, прежде чем нам.

Маллед ещё раз взглянул на пропитанные грязью рубашку и штаны, с трудом сдерживая слезы. Неужели он это заслужил?

Спорить было бесполезно — сестры ненавидели его. По крайней мере три из пяти. Две старшие просто не обращали на него внимания, если не считать тех случаев, когда Сегуна, желая до смерти запугать младшего братика, принималась за свои истории о мертвецах и черной магии.

Да, троица младших его ненавидела, и самой въедливой из них была Делева. Они всегда его ненавидели, сколько он себя помнил. И Маллед не мог понять — почему.

Надо сказать, раньше он об этом всерьез не задумывался, хотя замечал, что при малейшей его попытке чем-то привлечь к себе внимание родителей сестры немедленно объединялись, дабы встать на его пути. Маллед принимал это как данность.

Но должна же быть какая-то причина! Ведь не станут же девчонки ни с того ни с сего бросать его в канаву. Тем более родители категорически запретили им донимать брата.

Если он сейчас набросится на них с руганью, они ещё неистовее будут над ним глумиться и запугивать. Нет, он не доставит им такого удовольствия! Ни слова не говоря, он поднялся из грязи и осторожно вылез из канавы на другую сторону, подальше от Ворды и Дейонис.

Дейонис тут же перепрыгнула канаву и оказалась в ярде от него. Ворда предпочла канаву обежать.

Маллед не обратил на них никакого внимания. Он направился к дому, даже не оглянувшись. Девчонки начали перешептываться, решая, отправиться вслед за ним или остаться на месте. Маллед заставлял себя идти в гордом молчании, неторопливо, подавляя желание бежать изо всех сил, только губы дрожали от едва сдерживаемых рыданий.

На полпути к дому сестры остановились, глядя, как он, весь мокрый и грязный, шествует к двери.

Мальчик попытался открыть щеколду, чтобы тихонько проникнуть внутрь, умыться и переодеться, пока не видели родители. Но дверь не поддавалась — она была заперта изнутри.

Значит, придется лезть в окно, оставляя на стене и подоконнике ужасающие следы грязи. Конечно, если удастся его открыть: почти все окна были со ставнями, чтобы в комнаты не проникал летний зной.

Мальчик постоял немного, борясь с искушением ворваться в дом с воплями и плачем. Здраво рассудив, что ещё успеет это сделать, когда увидится с мамой, он прерывисто вздохнул и направился на хозяйственный двор.

Матери там не оказалось.

Маллед огляделся по сторонам, не зная, хорошо это или плохо. У него вновь появилась возможность незаметно переодеться. Но беспокоил вопрос, куда делась мама. Он почувствовал себя одиноким и брошенным, и ему очень захотелось, чтобы мама пожалела его. Впрочем, он даже себе не признался бы в подобной слабости. Добредя до черного хода, он поднял щеколду и толкнул дверь. Она не поддалась.

Это было уже ни на что не похоже! Родители никогда не запирали обе двери. Ему даже и в голову никогда не приходило, что на задней двери есть запор.

Маллед снова толкнул дверь и почувствовал, как она, слегка дрогнув, вернулась на место. Он приложил ухо к дереву и услышал приглушенное хихиканье. Теперь-то он знал, что происходит: дверь держит Делева. От жалости к себе до злости — один миг.

— Делева, впусти немедленно! — закричал он.

Никто не ответил, но Маллед знал, что она там.

Он старался подавить ярость и мыслить логически, к чему постоянно призывал отец. Делева держит его, мокрого и грязного, за дверью.

Тогда — где же мама? Скорее всего, она внутри. Но Делева ни за что не рискнет держать дверь, если мать где-то поблизости — следовательно, её в задней комнате нет…

Маллед подошел к окну спальни и постучал в ставень.

— Мама!

— Маллед?

Ставни заскрипели, распахнулись, и в окне появилось лицо матери.

— Делева не пускает меня в дом, — сказал он, — а мне надо почиститься.

Он показал на свою одежду.

— О боги! — Мать отвернулась от окна, и Маллед услышал сердитый окрик:

— Делева!

Через несколько секунд мальчик очутился в доме и стал раздеваться, а мать тем временем поставила на огонь ведро воды, чтобы хорошенько отмыть его. В доме остались лишь они вдвоем.

Делеве было запрещено появляться до конца дня.

Маллед, не желая ещё пуще злить и без того зловредных девчонок, не стал объяснять, каким образом упал в грязь. Правда, он был уверен, что родители и сами догадаются об истинной причине. Горько вздохнув, он полез в жестяную ванну.

В тот же вечер, вернувшись из кузницы, отец познакомил трех провинившихся сестриц со своей палкой, а Делева, как зачинщица, получила на три удара больше. Старшие же — Сегуна и Влайя, — гордясь своей непричастностью, наблюдали за экзекуцией с явным удовольствием.

А вот Маллед на это смотреть не стал. Машинально следя за движениями матери, расставлявшей на столе миски к ужину, он гадал, чем провинился перед сестрами, чтобы заслужить такое отношение. Но как бы то ни было, их наказание не доставляло ему никакого удовлетворения.

Покончив с экзекуцией, Хмар демонстративно отвернулся, предоставив детей самим себе. Малледу он не сказал ни слова.

Зато Делева подбежала к брату и, осторожно потирая больные места, прошептала ему на ухо:

— Удовольствие стоило выволочки.

Маллед ничего не ответил. Даже не улыбнулся.

За ужином, уставясь в свою миску, он мучительно думал, что следует предпринять. Делева ела стоя, но выглядела она все равно менее огорченной, чем брат.

После ужина Маллед остановился у черного хода и поманил Делеву пальцем. Какое-то время она колебалась, но в конце концов подошла, не в силах превозмочь любопытство, и Маллед увлек её на хозяйственный двор, чтобы поговорить без свидетелей.

Солнце уже зашло, но небо на западе сияло золотом, а свет ярких лун окрашивал обшарпанные стены в нежные пастельные тона. На огороде жужжали насекомые, в воздухе витали запахи пищи.

— Чего тебе? — Делева посмотрела на брата сверху вниз.

— Просто хочу тебя кое о чем спросить, — спокойно ответил он, не двигаясь и держа руки за спиной.

— И о чем же? — прошипела она. — Если это какой-нибудь трюк, я вколочу твою башку тебе же в пузо.

— Никакой это не трюк. — Маллед силился унять дрожь в голосе. — Когда я последний раз шутил над тобой, Делева?

— Не так уж и давно.

— С тех пор прошло много времени, Делева. Вот уже несколько лет я делаю все, чтобы не вставать у тебя на пути, хочу быть приветливым, а ты все так же ненавидишь меня. Скажи, за что? — Несмотря на все старания, голос Малледа на последнем слове чуть дрогнул.

Сестра долгие секунды молча смотрела на него. Наконец, не скрывая злобы, произнесла:

— Да потому что ты считаешь себя каким-то особенным. Потому что ты — единственный мальчишка в доме. Отец взял тебя в ученики, считая, что женщины слишком слабы для работы кузнеца. Ты самый младший, и мама относится к тебе лучше, чем ко всем остальным. Тебе шьют новую одежду, а нам она переходит от старшей к младшей. Ты слишком крупный для своих лет, и ровесники относятся к тебе почти как к взрослому! Ты ведешь себя иначе, нежели остальные мальчишки: никогда не устаешь, не хнычешь, словно это ниже твоего достоинства. А когда ты родился, пришел тот ненормальный жрец и заявил, будто ты получил какой-то дар от богов. С кем бы мы ни говорили в деревне, все как один рассусоливают: “Ах-ах! Как поживает твой маленький братик? Как чувствует себя крошка Маллед? Он такой замечательный, правда?” Я слышу это всю жизнь, и при виде тебя, ласковый гаденыш, меня начинает тошнить.

— Но я же в этом не виноват! — возразил Маллед. — Я не могу перестать быть мальчиком, стать меньше ростом и не быть самым младшим в семье.

— Ну и что! — возмутилась Делева. — Все равно я не позволю тебе оставаться безнаказанным.

— Оставаться безнаказанным — за что?

Маллед уставился на неё в полном недоумении. Упреки сестры задели его, но он так и не понял их до конца. Вот это да! Выходит, её бесит то, что он не знает усталости и никогда не выходит из себя. Она злится на него за отсутствие тех черт, из-за которых другие девчонки своих младших братьев презирают!

— Думаешь, ты какой-то особенный? — выкрикнула она. — Никакой ты не особенный, ты всего-навсего несносный младший брат, которого иногда полезно окунуть в грязь!

— Я вовсе не думаю, что какой-то особенный!

— Ах, не думаешь? Тогда, значит, ты единственный в Грозеродже, кто так не думает! Ни к одному человеку, кроме тебя, в день его рождения жрец не захаживал! — Голос Делевы вдруг стал хриплым, она заморгала, словно в глаза ей ударил яркий свет.

— Но я не хочу быть особенным! — продолжал твердить Маллед.

— Ты все сказал? — холодно осведомилась Делева. — Если тебе нечего больше сказать, я пошла домой, я замерзла.