Кир Булычев - Осечка-67

— Я тебя Милюковым сделаю, — кричал Керенский в паузах. — Ты моей правой рукой будешь, Седов. Пост дам. Уважение обеспечу. В историю войдешь.

Керенский размахивал сорванным с головы париком, и буфетчица, узнав его наконец, тихо улыбалась. Она любила Яманидзе. Он был широкий мужчина и кавалер.

В восемнадцать прибежал взмыленный озабоченный Розенталь и, подталкивая в толстые буржуазные зады, увел министров на заседание Государственной Думы последнего созыва. Яманидзе шел сзади и повторял:

— Граждане свободной России! Счастье не за горами! Мои верные казаки ждут приказа!

На складе была очередь, и Зося проторчала там до четырех часов. Она волновалась, что не успеет в детский сад за дочкой.

Молоденький лейтенант милиции перед ней получал жандармскую форму. Он немного смущался и даже сказал Зосе:

— Помните у Лермонтова:

— Да, — ответила Зося. — Это когда он уезжал на Кавказ.

— Жандармы были ненавистной народу организацией, — сказал лейтенант. — А я на заочном юридическом учусь. На четвертом курсе. Вы кого будете изображать на торжествах?

— Ой, и не говорите, — ответила Зося. — Мы женский ударный батальон. Охрана Зимнего.

— Маяковский про вас писал, — сказал лейтенант. — Только не помню точно слов. Что-то обидное.

— Как уговорю моих девчат, даже не представляю, — сказала Зося. — Говорят, у нас на рукавах будут череп и кости. Такой позор!

— Ничего в этом позорного нет, — вмешался в разговор старичок в пенсне. — Я отлично помню, что в среде этого батальона были очень порядочные женщины, попавшиеся на удочку царской агитации. Например, моя тетя Глафира Семеновна, впоследствии видный работник на ниве сельского просвещения, незаконно репрессированная в тридцать пятом году.

— А вы кто будете? — строго спросил лейтенант.

— Черная сотня, — сказал старичок не без гордости. — С хоругвями и образами.

— А чего же здесь вам получать?

— Как чего? А поддевки, картузы, сапоги? У нас очень обширный инвентарь. Говорят, все импортное.

— М-да… — Лейтенант смотрел на старичка с неприязнью. Зосе показалось, что он хочет сказать: а не был ли ты, голубчик, в этой черной сотне до семнадцатого года?

Но старичок как будто угадал мысли лейтенанта, улыбнулся лукаво и сказал:

— Вы, молодые люди, только не поддайтесь ложному впечатлению, что я сочувствую правым силам. В черную сотню выбраны люди многих национальностей. В том числе армяне, евреи, грузины и даже один товарищ корейского происхождения. Это наш интернациональный долг показать врагов во всем их гнусном обличье.

Лейтенант ушел следить за погрузкой мундиров, старичок задремал на деревянной скамье.

— Вашу накладную, пожалуйста, — сказала женщина в окошке.

Зося передала ей документы.

— Вам, девушка, придется самой на склад пойти. Шинелей не хватит. Кое-кто куртки из кожемита получит. Если возражаете — завскладом вторая дверь налево.

— Я не возражаю, — сказала Зося, которая очень спешила. — Пусть будут куртки.

— Дура! — проснулся черносотенец. — Они натуральную кожу себе расхватали. Ты на них в райком подай.

Когда кладовщица откричала свое на старичка, Зося, получив куртки, черные шинели и еще специальный пакет с нашивками, которые надо будет завтра пришивать своими силами, села в кабину рядом с шофером.

Грузовик долго ехал по Московскому проспекту, потом свернул на Лиговку. Улицы были оживлены. С брандмауеров снимали вывески сберегательных касс и рекламы Аэрофлота. Перед воротами какого-то номерного предприятия на мокром асфальте лежал длинный лозунг «Встретим славное пятидесятилетие новыми трудовыми успехами». По лозунгу, который уже никому не пригодится, бродили суровые такелажники, готовя к подъему щит с рекламой гильз «Катык». На углу в маленьком киоске продавали красные банты и трехцветные кокарды. Из школы шли старшеклассники, гордясь гимназическими гербами на фуражках.

У Московского вокзала была обычная толчея, и представитель «Интуриста» отчаянно спорил с носильщиками. Большая группа интуристов стояла перед гостиницей «Октябрьская» и глазела, как снимают с крыши двухметровые буквы названия гостиницы.

На Невский грузовик не пустили. Пришлось пробираться вокруг. Зося, хоть и спешила, попросила шофера проехать мимо Смольного. Шофер согласился. Ему самому хотелось взглянуть на штаб Октября за два дня до восстания.

Памятник Ленину решили не демонтировать, а только покрыли брезентом, чтобы не нарушать исторической правды. Перед въездом стоял броневик с надписью «Смерть царизму!» и названием «Илья Муромец» на борту. Около броневика суетились телевизионщики. В броневике будет одна из передвижных телестанций.

Зося вдруг подумала, что лейтенант неправильно получал форму. Какие там жандармы в октябре семнадцатого? Но тут же она отогнала от себя эту мысль. В обкоме лучше знают.

Антипенко ждал Зосю внизу.

— Ты куда затерялась? — напустился он на нее. — Как будто не могла кого послать! Быстренько сдай шинели и сразу в распоряжение товарища Розенталя.

— Не могу, мне в детский сад за Галкой ехать. Моего Колю в Викжель мобилизовали. Срывать связь между Москвой и Питером.

— Вот что, тогда быстренько познакомься с Розенталем. Он за Временное правительство отвечает. Большим доверием облачен.

— Ладно. Только недолго. А вы сами выгрузку обеспечьте.

— А это что?

— Это возьмите. Это черепа и кости. Наши нашивки.

Зося поднялась на третий этаж, где ее ждали товарищ Розенталь и два министра Временного правительства.

— Здравствуйте, — сказал Розенталь. — Мы хотели обосноваться в нашей комнате. В той самой, в которой нам скажут: «Кто тут временные, слазьте».

— Там сейчас переоборудование идет, — сказала Зося. — Вам, наверно, товарищ Антипенко говорил.

— Он нам много чего говорил, — сказал актер Сульженицкий. — Но сами посудите, каково нам одним, без поддержки общественности, декорацию осваивать.

И в этот момент в комнату вошел Керенский. Он уже протрезвел, и парик сидел на нем очень удачно. Так, что полностью скрывал черные завитки на висках.

— Нодар Яманидзе, — представился он Зосе и долгим взглядом погрузился ей в глаза.

Зося попыталась оторваться от огненного взора Нодара и потерпела поражение. Командир женского батальона поняла, что премьер Временного правительства ждал встречи с ней, может быть, уже несколько лет. Как слепая, Зося сделала несколько шагов навстречу премьеру, и только резкий голос Розенталя остановил ее:

— Так проводите нас, будьте так любезны, в зал заседаний.

Зося резко повернулась, чтобы не видеть больше черных огненных глаз Керенского. Но, даже не глядя, она чувствовала на спине этот взгляд и понимала, что дело революции потерпело первое поражение. Командир женского ударного батальона, общественница, комсомолка, жена и мать Зося Петрова из отдела фарфора поняла, что она и ее подчиненные отдадут все силы, чтобы защитить премьера и его правительство от справедливого гнева восставших масс.

И когда Боря Колобок, ожидавший в коридоре Зосю, увидел ее глаза, сияющие внутренним женским, преданным и постоянным светом, он понял, что Эрмитаж, может быть, удастся отстоять.

Боря Колобок после визита в райком осознал, что на помощь партии и милиции рассчитывать не приходится. И сознание этого, наложившее дополнительную ответственность на Колобка, придало ему новые силы.

— В отличие от Великой Октябрьской социалистической революции наши торжества пройдут в несколько более короткие сроки, — сказал секретарь обкома по пропаганде и агитации. — Мы не имеем права отключать на два дня крупнейшие промышленные объекты нашего города. Кстати, товарищи из Москвы могут подтвердить, что там, в нашей столице, взятие Кремля рассчитано на три часа.

— Три с половиной, — поправил представитель ЦК.

— Три с половиной. Это диктуется соображениями уличного движения и интересами телезрителей. Мы, конечно, не можем в три часа разгромить силы контрреволюции. Это было бы несолидно.

Одобрительный гул зала поддержал слова секретаря. Грушев намотал на указательный палец ленточку бескозырки и сказал сидевшему рядом Бурундукову с «Электросилы»:

— На нас Запад смотрит.

— Да и китайцы не прочь палку в колеса вставить. Секретарь, будто подслушав слова Бурундукова, продолжал так:

— Вы все, товарищи, понимаете сложность международной обстановки. Пекинские догматики спят и видят, как бы опорочит славное пятидесятилетие. Строго между нами, я могу сообщить, что вчера на Невском видели корреспондента агентства Синьхуа, который переписывал от руки вывешенные нами вывески и призывы семнадцатого года. (Шум в зале.) Мы так полагаем, товарищи: каждый из нас несет личную ответственность за каждую запятую, за каждый штрих, за каждое слово. Представляете, какой шум поднимет не дружественная нам пресса, если они поймают нас на исторической ошибке. Теперь перейдем к насущным нашим проблемам…