Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 6. Мир без звёзд...

Проходили условные дни, отсчитываемые лишь корабельными хронометрами и не сопровождавшиеся никакими внешними изменениями. Пятьдесят человек экипажа, астронавты и ученые, оказались предоставленными самим себе. Каждого терзал один и тот же вопрос: что их ждет после выхода из подпространства?

На пятый день Лоренцен и Татзуо Хидаки направились в кают-компанию. Маньчжур, химик-органик по специальности, был маленьким, хрупким и вежливым человеком. Он отличался робостью и замкнутостью. Большую часть времени он проводил в своей лаборатории, отгородившись от остальных членов экипажа своими приборами-анализаторами и пробирками. Лоренцен симпатизировал азиату. «Я такой же, как и он, — думал Джон. — В глубине души я также побаиваюсь людей».

— Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон? — спросил Хидаки, пока они не спеша шли по длинным коридорам корабля.

— Да, раньше я никогда не бывал дальше Луны.

— А я и вовсе ни разу не покидал Землю. Кажется, только у капитана Гамильтона и у группы инженеров есть опыт галактических полетов. — Хидаки растерянно взглянул на спутника. — Очень много странного в этой экспедиции, вы не находите, Джон? Наш экипаж, мягко говоря, довольно пестрый по составу.

Лоренцен пожал плечами. Он не задумывался об этом. Действительно, уже были случаи стычек между членами экипажа, и корабельный психолог Эвери не очень-то успешно их гасил.

— Мне кажется, руководство института знало, что делало, — ответил он. — Да и не так-то легко нынче подобрать идеально притертый друг к другу экипаж. После двухсотлетней войны и Перемирия люди словно слегка тронулись рассудком. Куда ни глянь, везде полно фанатиков — политических, религиозных, расистских…

— Надеюсь, вы поддерживаете парламент Солнечной системы?

— Конечно. Многим не нравятся его действия, но, на мой взгляд, он достаточно демократичен и умеет находить разумный компромисс между различными противостоящими группировками. Возможно, мы бы не выжили без него. Парламент — это единственное, что удерживает нас от возвращения к всеобщей анархии и тирании.

— Вы правы, — кивнул Хидаки. — Война… война чудовищна. Мой народ знает это…

Лоренцен искоса взглянул на маньчжура, на лице которого появилась маска страдания. Интересно, о чем думает Татзуо? Его народу выпало немало испытаний за прошедшие два века. Сначала была всеобщая боль по поводу островов Курильской гряды, потерянных Японией во второй мировой войне. После четвертой мировой войны вопрос с островами решился сам собой: они попросту ушли на дно океана. А затем бывшие японцы основали на материке империю Монгку, но она была уничтожена во время войны с Марсианской колонией…

Они вошли в кают-компанию и остановились, разглядывая присутствующих. Это была большая круглая комната с низким потолком, настоящей деревянной мебелью и мягким освещением. Она приятно выделялась среди остальных помещений корабля, раздражающих металлическими стенами и скудной пластиковой обстановкой. Впрочем, и она выглядела довольно голой. У института Лагранжа попросту не хватало на обстановку корабля ни времени, ни денег. «А жаль, — подумал Лоренцен с раздражением. — В этой проклятой пустоте нервы человека становятся излишне чувствительными. В корабле просто необходим домашний уют: ковры на полу, картины, камины с пылающими поленьями. Иначе ссор и скандалов не избежать...»

В кают-компании было довольно многолюдно. Эвери и Гуммус-Луджиль, двое самых яростных любителей шахмат, склонились над шахматной доской. В углу, на стуле, примостился Мигель Фернандес, геолог-уругеаец, молодой, смуглый и красивый человек. Он коротал время, учась играть на гитаре. Рядом с ним в мягком кресле сидел Джоаб Торнтон, читая книгу. Обычно это была Библия, но сегодня марсианин предпочел Мильтона. На его лице застыло выражение скуки. Лоренцен на досуге занимался скульптурой и потому подумал: а любопытно было бы изваять это редкое лицо, скроенное, казалось, из одних углов.

Гуммус-Луджиль оторвал взгляд от доски и взглянул на вошедших. Это был смуглый человек с широким лицом и сплющенным носом. В вороте его расстегнутой рубашки виднелась волосатая грудь.

— Привет! — сказал он.

— Здравствуйте, — с улыбкой ответил Лоренцен.

Турок нравился ему. Кемаль прошел нелегкий жизненный путь, и это оставило на нем свой след: он был порой груб, догматичен, любил щеголять своим равнодушием к литературе. Однако он был умным, знающим собеседником. Во время нескольких совместных вахт они с Кемалем жарко обсуждали политические и философские проблемы и даже шансы команды Академии по метеорному поло выиграть первенство в этом году.

— Кто выигрывает? — спросил Лоренцен, подходя к шахматному столику.

— Боюсь, что этот ублюдок, — вздохнул Кемаль.

Эвери слегка вздрогнул, но сделал вид, что не услышал очередного оскорбления. Он передвинул слона и сказал почти извиняющимся тоном:

— Берегите королеву.

— Что? А, да-да… посмотрим… — Кемаль нахмурился. — Похоже, это будет стоить мне коня. Ладно. — Он сделал ход.

Эвери не тронул беспомощного коня, а предпочел взять пешку своей ладьей.

— Мат в… пять ходов, — сказал он. — Будете сопротивляться?

— Что?

Кемаль впился яростным взглядом в фигуры. Он терпеть не мог проигрывать. В это время пальцы Фернандеса неуклюже дернули за струны, и гитара отозвалась особенно громким стоном.

— Черт побери, прекратите эту пытку! — вспылил Кемаль. — Я совершенно не могу сосредоточиться.

Фернандес вспыхнул.

— У меня столько же прав сидеть здесь, сколько у вас, — с вызовом сказал он.

Кемаль насмешливо оскалился:

— Бели бы вы просто сидели, приятель, это было бы полбеды. Но вы мучаете бедный, ни в чем не повинный инструмент, а заодно и всех нас.

— Эй, Кемаль, полегче, — встревоженно сказал Эвери.

Ко всеобщему удивлению, Торнтон поддержал инженера.

— Кают-компания — место для общего отдыха, — сказал он, отложив в сторону книгу. — Почему бы вам не поиграть у себя в каюте, сеньор Фернандес?

Уругваец вскочил, сжав кулаки.

— Там отдыхают мои соседи, вернувшиеся с вахты! — воскликнул он, зло сощурив глаза. — С какой стати вы собираетесь мне диктовать…

Лоренцен с нарастающим чувством беспомощности вслушивался в перепалку. Он всегда старался избегать подобных неприятных конфликтов, и сейчас его язык словно онемел.

К несчастью, обстановку усугубило появление Фридриха фон Остена. Он стоял в проеме двери, слегка покачиваясь. Каким-то чудом он сумел протащить на борт корабля целый ящик виски. Он вовсе не был алкоголиком, но на корабле не было женщин, и темпераментный немец изнывал от скуки. Фон Остен был выходцем из полуразрушенной в последней войне Европы. Солдат-наемник закончил Солнечную академию, хорошо проявил себя в космическом Патруле и был взят в экспедицию в качестве рейнджера.

— Что происходит? — спросил он слегка заплетающимся языком.

— Не ваше собачье дело! — резко ответил Кемаль.

Турок и немец несколько раз находились вместе на вахте и за это время успели возненавидеть друг друга. Причина этому была ясна — оба были высокомерными, нетерпимыми и грубыми людьми.

— Тогда я сделаю это своим собачьим делом, — угрожающе ответил фон Остен и вошел в комнату, расправив широкие плечи. Его соломенного цвета борода вызывающе приподнялась, покрытое шрамами лицо покраснело. — Вы опять издеваетесь над Мигелем?

— Я и сам могу позаботиться о себе, — спокойно сказал Фернандес. — И вы, и этот святоша-пуританин можете не вмешиваться.

Торнтон помрачнел и встал с кресла.

— А я могу постоять за святош, — процедил он сквозь зубы.

Фернандес бросил на него испепеляющий взгляд. Все знали, что семья уругвайца с материнской стороны была вырезана религиозными фанатиками столетие назад, во время Себастьянского восстания. Эвери предупредил всех, чтобы об этом кровавом периоде не упоминали.

Психолог, забыв о шахматах, устремился к марсианину.

— Джоаб, полегче… — умоляюще сказал он. — Успокойтесь, джентльмены, успокойтесь!

— Если бы идиоты с отупевшими от алкоголя мозгами не лезли в чужое дело… — начал было Кемаль, но немец прервал его:

— Разве это не мое дело? А тебя, турецкая башка, надо было хоть на день отправить в Патруль, чтобы ты узнал вкус настоящей дисциплины. Мы в космосе, а не на паршивом стамбульском базаре!

«Он говорит правду, но слишком резко и в неподходящий момент, — с тоской подумал Лоренцен. — Фон Остен часто бывает прав, но от этого становится только еще более невыносимым…»

— Послушайте… — пробормотал он, но никто не обратил на него внимания.

Кемаль весь трясся от гнева. Он решительно шагнул к немцу, сжимая кулаки.