Геннадий Прашкевич - Соавтор

– Ты берешь листок бумаги, – ухмыльнулся Веснин. – Тебе, наверное, нравятся маленькие аккуратные листки. – На семинаре он видел, портфель капитана набит подобными листками. – Тебя мучает что-то неопределенное. Жизненный опыт, как ревматизм, ломает душу, требует – поделись с кем-нибудь! И ты начинаешь жадно прикидывать, у какого классика спереть пару звучных рифм? При этом ты отчетливо понимаешь, что любой стихотворный текст в твоем исполнении будет жалок.

Веснин вздохнул и выдал главное:

– И ты пишешь жалкий стишок, набитый чужими рифмами. И из отчаяния, от сознания своего ничтожества, плюешь на него и переходишь на прозу. Ты начинаешь перекладывать стишок прозой. – Здесь Веснин уже вступил на тропу опасных гипотез. – Ты вспоминаешь, скажем, торию, эти ритуальные деревянные врата, похожие на иероглиф, которые японцы ставят прямо в воде, или скалистый обрубистый мыс, поросший флаговыми деревьями, ты вспоминаешь, как эти бесконечные мысы заходят друг за друга, будто каменные кулисы, и постепенно тают голубизне. Ты же видел такое тысячу раз!

И спросил:

– Я что, вру?

Он понимал, что если он не угадал, капитан Тимофеев пустит в ход бутылку.

– Отпустите меня.

Капитан, наконец, стряхнул с себя семинаристов и хлебнул прямо из горлышка бутылки.

– Ты не врешь, – признал он хмуро. – Тебе рассказали, наверное.

Именно капитан Тимофеев стал открытием того литературного семинара.

Именно в прозе капитану удалось сказать то, что он мучительно пытался сказать. С завистью Веснин подумал: это ведь капитан Тимофеев, а не я, написал об одиноких островах, стоящих над океаном, как черные базальтовые стаканы (а я их тоже тысячу раз видел), это капитан Тимофеев, а не я написал о вечерней большой воде, пахнущей ламинариями и бездной (а я тоже тысячу раз ходил по этой воде), это он, а не я описал бурные перелевы за Парамуширом, где однажды тонул его собственный МРС, вынесенный штормом на камни…

Черт возьми! Пусть на первой книге рассказов капитана Тимофеева стояло посвящение Веснину, он, Веснин, автор десятка известных всему миру романов, так и не смог избыть непонятной тревожной ревности.

Он поднялся с сухого пня.

Тайна. Как разгадать тайну? Особенно при таком визге.

Визжала Надя.

До палаток Веснин добежал минуты за три.

Позже он прикинул расстояние и сильно себя зауважал – недурной результат, однако. Правда, на Детском пляже его обогнал Кубыкин.

– Я им ничего не давал, – на бегу прохрипел Кубыкин. – У меня на базе все лето сухой закон. У меня даже личных припасов не имеется. Наверное, Анфед сплавал в деревню.

Но Анфед в деревню не плавал.

Анфед стоял по пояс в мутной воде и тащил на берег визжащую Надю. Дважды они шумно шлепалась в воду, но Анфед не отступился, выволок дуру и, как русалку, бросил в траву. Метрах в трех от них застыл Ванечка. На его тонких губах играла язвительная улыбочка.

– Ну ты! – возмущенно заревел Кубыкин с изумлением разглядывая мокрую Надю. – Визжишь, а живая!

– Дура, – в свою очередь оценил Надю Анфед. – Нашла место для купания. Тут все дно в железах.

– Да я же не просто так! – Наденьку затрясло. – Я хотела ее поймать. Там она!

Вместе с Весниным на деревянный помост, с которого, оказывается, спрыгнула Надя, поднялся и Кубыкин. Помост резко обрывался в воду. Он служил при паводке причалом, но сейчас вода лежала низко. С реки несло листву, всякий мусор. Прыгать в такую воду действительно могла только дура, тут Анфед был прав. Хотя… Если присмотреться, сквозь муть, сквозь неподвижность темной воды что-то такое просвечивало… Неясное движение… Рябь сонная, солнечная…

– Спокойно! – рявкнул Кубыкин. – Анфед!

– Ну? – недовольно спросил мокрый Анфед. Он отжимал рубашку.

– Тута она!

– Да кто она? – раздраженно спросил Анфед.

– Ну, она… – растерялся Кубыкин. И тут же рассердился: – Я почем знаю?

Иной, – решил Веснин и почти по-детски обиделся, будто что-то, обещанное только ему, вдруг показали всем.

Правда, с чего он взял, что обещали только ему?

Был огненный шар, виденный Кубыкиным, была солнечная рябь под водой, привлекшая Надю. Веснин с необыкновенной, с поразительной ясностью вдруг увидел – утомленный духотой берег безлюден, печально пуст, наклонные сосны, подмытые течением, несчастливы… А Ванечка?… Как он безучастен, как ироничен… Как бесконечно скучен ему Кубыкин… Как равнодушно разглядывает он Анфеда…

– Ладно, – сказал Веснин. – Разбирайтесь сами.

– Да в чем разбираться? – засмеялся Ванечка.

А Надя совсем расстроилась:

– Сам нырни!

Веснин оглянулся.

Вода в речке стояла скучная, не было в ней никакой солнечной ряби. Так, мертвая муть, палые листья. Отвязав «семерку» Анфеда, Веснин бросил в нее желтый спасательный жилет и оттолкнулся от берега.

Речка звалась Глухой.

Такой она и была – глухая.

Весла без всплеска уходили в темную воду, бесшумно вскидывались над водой. Кувшинки, камыши, шиповник по берегу… Выбравшись на берег, на пустой лужок, Веснин неторопливо прошелся вдоль жухлой, действительно будто огненным шнуром выбитой полосы.

Под жухлой травой земля оказалась рыхлой, перекаленной, будто сожгли ее высокочастотным разрядом – даже корешки обуглились.

Веснин ошеломленно покопался в земле.

Взять горсточку на анализ? Засмеют?… Подумаешь. Капитан Тимофеев тоже знал – над его стихами будут смеяться… Кому какое дело? Может, я почвоведением увлекся, Докучаева читаю, академика Прянишникова… Вот дожди начнутся, найди потом эту полоску… Нет, не зря визжала в воде Надя… Серебрилось там что-то… И шар огненный пред взором Кубыкина… И ночная сухая гроза…

Иной!

Не приснилось.

Ничего не приснилось.

Он молча сунул в карман кулек, свернутый из старой газеты, случайно оказавшейся в кармане. Кулек он набил прокаленной землей. Сев в лодку, оттолкнулся от берега. Пусть несет течением к морю…

База поразила Веснина немыслимой вызывающей чистотой.

Еще час назад тут все выглядело иначе. Окурки валялись, щепки. Возле кухни – консервные банки. А теперь тропинки подметены, трава чуть ли не причесана. И вкусно пахло на кухне только что заваренным чаем.

– Садись, – пригласил Ванечка.

И удивленно погладил тонкие усики:

– Ишь, Кубыкин как расстарался.

– Действительно, – покивал Веснин подошедшему начальнику базы. – Что нас-то не предупредили? Метлой махать можем.

Кубыкин запыхтел. Округлившиеся глаза странно бегали.

– Да уж, вы умеете… Языком махать…

И неопределенно повел толстым плечом:

– Ночью слышали? Ветер-то как! Все сдуло в море. – Кубыкин откровенно и трусливо врал. – Я только чуть прибрал… А мусор и сейчас в море плавает…

Ветер? Ночью? – удивился Веснин, но почему-то вранье Кубыкина не вызвало у него протеста. Чувствовал авторитет начальника, не хотел мешать. Даже подтвердил почему-то:

– Точно ночью ветер шумел…

Ванечка поднял глаза на Веснина. Кажется, Ванечка тоже был изумлен. Это что такое получается? Какой-то писателишка не верит самому Кубыкину? И Веснин похолодел от неясных предчувствий. Кажется, подумал он, авторитетом Кубыкиным дело не кончится.

Интуиция его не обманула.

Было так.

После обеда Веснин устроился с Кубыкиным на Детском пляже. Проигрывая третью партию, начальник базы авторитетно заметил:

– Первейшая игра шахматы. Штанга уже потом, верно?

Веснин кивнул рассеянно. Кубыкину он верил. Кубыкин прямо давил авторитетом. За его спиной уютно тянулись белые пески Детского пляжа, растворяющиеся незаметно в уродливых тальниках выступающего в море плоского мыса. Никто в те тальники никогда не ходил – там сыро, там топко, там злобные комары, но сейчас в гнилых зарослях что-то негромко хлюпало. Боясь привлечь внимание Кубыкина, Веснин незаметно всматривался: кто там?

Анфед!

Хмур, озабочен, озирается быстро.

Под мышкой подозрительный мешок. Быстро глянет из тальника и снова спрячется. Или потерял, или ищет что-то… И озабочен, озабочен, чтобы его не увидели…

На пляже Анфед появился минут через двадцать, причем совсем с другой стороны – с дороги. След запутывал, наверное, не хотел, чтобы видели, откуда пришел. Только о кедах не подумал – они промокли насквозь. И шел он странно. Вроде спортсмен, всегда держался прямо и независимо, а тут горбился, ноги ставил осторожно, будто боялся споткнуться.

– Устал? – полюбопытствовал Кубыкин, упрямо расставляя фигуры для новой партии.

– Устал, – вздохнув тяжело, подтвердил Анфед.

– А рыбку словил? К ужину рыбка будет?

– Не будет к ужину рыбки, – еще горше вздохнул Анфед. Был он чем-то озабочен, часто оглядывался на тальники. – У меня поставки сняли. Из деревни кто-нибудь снял. И мозоль натер, – показал он натертую руку. – А поставки, может, химики с соседней базы сняли…