Дмитрий Емец - Таня Гроттер и посох Волхвов

Каждый день в четыре часа начинались тренировки, и тогда Таня старалась не подходить к окну или, зная, что это все равно невозможно, силой гнала себя в читальный зал. Там не было окон и вообще мало что было, кроме спертого воздуха, в котором плавала древняя книжная пыль. От пыли щипало в горле и чесались глаза. За стенкой подозрительно сморкался и, изобретая проклятья, бубнил что-то себе под нос джинн Абдулла.

Незадолго до дня рождения Ягуна Таня встретила в библиотеке Шурасика. Первый ученик Тибидохса, занесенный в вечный реестр пятидесяти самых значительных ботаников подлунного мира, любил тишину и уединение читального зала, в котором в период между сессиями редко кого можно было встретить. Однако, если Таня пряталась за книгами от самой себя, от собственных чувств и мыслей, для Шурасика библиотека Абдуллы была просто дом родной. Ему единственному из всей школы сумасшедший джинн разрешал ходить между стеллажами, где ему вздумается, и даже забредать в закрытый фонд.

– Все равно от Шурасика ничего не спрячешь! Он дотошный, просто вылитый я! Ненавижу такие мерзкие въедливые характеры и таких кошмарных настырных типов! – рассказывал всем Абдулла, втайне ужасно довольный, что у него появился такой преемник.

К Тане Шурасик относился неплохо. Всегда пересаживался поближе, когда она появлялась в библиотеке, и галантно осведомлялся, не нужно ли ей что-нибудь записать карандашом. Карандаш у Шурасика был особенный – с грифелем, сплетенным из семи последних солнечных лучей перед полным затмением, – тем самым, о котором упоминается в «Слове о полку Игореве». Заклинания, записанные таким карандашом, не исчезали с бумаги, как это происходило, когда кто-то пытался сделать это гусиным пером или ручкой.

Упомянутый карандаш был из секретных черномагических запасов профессора Клоппа, безвременно впавшего в младенчество. Пару недель назад карандашик вместе с другими сокровищами своего предтечи обнаружил малютка Клоппик – и променял Шурасику на жвачку с вечным вкусом, которую уже спустя полчаса потерял, попытавшись накормить ею Сарданапалова сфинкса.

Когда Таня отказалась от карандаша, Шурасик проницательно уставился на нее:

– Гроттер, что с тобой такое?

– Да так, настроения нет, – ответила Таня, думая о драконболе.

– АГА! НАСТРОЕНИЯ! Это потому, что ты тайно влюблена в Пуппера! – авторитетно заявил Шурасик. – Если нет, зачем ты спасла его во время матча? Ну провел бы он пару часов в пузе у Гоярына – не расклеился бы. Пупперы, они прочные!

– Что? Я влюблена в Пуппера? Ты больной! Сиди читай, пока буковки не разбежались от такого психа! – взвилась Таня.

Шурасик поправил очки с толстыми стеклами-лупами – толще стекла были только у Зубодерихи.

– Видишь ли, дщерь моя, психология бессознательного – это совсем не то, что психология сознательного, – ничуть не обидевшись, сказал он. – Профессор Зигмунд…

– Клопп? – поразилась Таня, от удивления прощая Шурасику «дщерь мою». Она и не предполагала, что глава темного отделения еще и литератор.

– При чем тут Клопп? Фрейд! – поморщился Шурасик.

– Никогда не слышала. Он белый маг или темный?

– Фи, Гроттер, как ты невежественна! Он вообще не из нашей тусовки… Если и пользовался магией, то чуть-чуть, чтобы женщины не разбежались. Итак, профессор Зигмунд Фрейд убедительно доказал, что многие вещи мы желаем помимо нашей воли. И, в частности, желания наши проявляются в снах… – Шурасик снизил голос до интригующего шепота. – Тебе Пуппер по ночам не снится? – быстро спросил он.

– Да вроде нет… Ну, может, пару раз! – растерянно признала Таня.

Почему-то Шурасика она не стеснялась. Во всяком случае, меньше, чем Ваньку или Ягуна. Шурасик был какой-то бесполый. То ли друг, то ли подруга, то ли просто знакомый – не разберешь. Но говорить с ним можно было о чем угодно.

– ВОТ ВИДИШЬ! – обрадовался Шурасик. – А что он делал в твоем сне?

– Да ничего особенного. Просто стоял и укоризненно смотрел… – сказала Таня.

– ЭГЕ! А в другом сне? Ты, кажется, говорила «пару раз»… – въедливо напомнил отличник.

– М-м-м… Сейчас вспомню. В другом сне он летел на метле над Тибидохским рвом.

– О, метла! Ров! Это имеет глубинный нравственный смысл! – оживился Шурасик. – Ты хоть понимаешь, что тебе приснилось?

– Не понимаю и понимать не хочу, – сурово сказала Таня.

Шурасик некоторое время пожевал губами, но не решился ничего вякнуть и пошел на попятный.

– И я не понимаю. Ну метла и метла. Мало ли кому какая чушь приснится? Мне вон вчера кикимора привиделась… Будто она схрумкала атлас звездного неба и распевает скандинавские саги. Вот и я думаю: к чему бы это? У дяди Зиги про кикимору и саги ничего нет. Разве что это какое-нибудь сверхизвращение, – буркнул он.

Минут десять Шурасик, пригорюнившись, молча нависал над столом, не реагируя ни на какие вопросы, а потом, когда Таня уже почти о нем забыла, повернулся к ней и смущенно произнес:

– Послушай… Я хочу сообщить тебе одну вещь… Только поклянись, что это будет между нами. Я так волнуюсь… Ты первая, кому я об этом рассказываю…

Обычно бледные щеки Шурасика запылали румянцем. Избегая смотреть на Таню, он мял в руках свой блокнотик.

«Только не хватало, чтобы он в меня влюбился! Хотя нет, на него не похоже. Как он может в меня влюбиться? Я же не энциклопедия!» – успокаивая себя, подумала Таня.

— Поклясться я поклянусь. Но без Разрази громуса, – осторожно сказала она.

– Мне хватит обычного лопухоидного обещания. Даешь?

– Да чтоб мне не сойти с этого места!

– Хорошо, – кивнул Шурасик. – Я знаю, что тебе можно верить. Ты не проболтаешься, тем более что я вообще-то уже наслал на тебя особый противоболтливый запук. Дело в том, что я… писатель. Непризнанный, но это временно.

– Завидую! А ты уже что-нибудь написал? – испытывая облегчение, спросила Таня.

Шурасик снисходительно посмотрел на нее.

– Разумеется, дщерь моя! Я пишу статьи и посылаю их с купидончиками в «Сплетни и бредни», – заметил он.

У Тани просто челюсть отвисла. Шурасик – и вдруг «Сплетни и бредни»! Гораздо логичнее было бы допустить, что он пишет для еженедельника «Магическое занудство» статьи с названием типа «Декокт из чистого разума». Шурасик же, пишущий для «Сплетен», был нелеп, как семидесятилетний профессор, готовящий статейку в женский журнал.

– И много уже послал? – спросила она.

– Не слишком. Примерно тридцать статей и восемьдесят заметок. Правда, мне пока не ответили. А одному моему купидончику даже пригрозили пульнуть в него запуком… Но вчера я написал кое-что новое, уж это-то точно возьмут. Хочешь покажу? – Шурасик нервно пролистал свой блокнотик.

Найдя нужную страницу, он сунул блокнот Тане, а сам с видимым безразличием окаменел в ожидании оценки.

МОЙ ЛЮБИМЫЙ ПРЕДМЕТ

Мой любимый предмет – защита от духов. Любимый он потому, что его ведет Поклеп Поклепыч. Он внимательный и чуткий педагог, который принимает близко к сердцу переживания каждого ученика. А еще я люблю пары Безглазого Ужаса и его Историю Потусторонних Миров. Это очень интересно, особенно когда понимаешь, что все, о ком Ужас рассказывает, уже давно умерли. Вот только мне страшно не нравится привычка Безглазого Ужаса снимать во время уроков голову и заливать весь класс кровью. К тому же однажды он подбросил мне в сумку свои внутренности, и это было совсем не смешно.

А еще я обожаю нежитеведение, потому что его ведет Медузия Зевсовна. Она учит нас повадкам нежити и заклинаниям против нее. У Медузии Зевсовны в классе 20 учеников. Каждое утро 20 внимательных глаз смотрят на Медузию Зевсовну…

– Мы что, циклопы? Маловато как-то глаз! – удивилась Таня.

– Как маловато? Ничего не маловато! – обиделся Шурасик.

– Да ты сам посмотри!

– М-м-м… Действительно. Промахнулся слегка… Не придирайся к мелочам, Гроттерша! Писатели такой ерундой не занимаются, для этого есть редакторы! Или читай, или не читай! – обиделся Шурасик.

Решив больше не критиковать юное дарование, которое со злости могло и сглазить, Таня дочитала статью до конца – она завершалась неумеренным восхвалением джинна Абдуллы, который именовался королем всех джиннов и отцом гуманности, – и машинально перевернула страницу.

С оборота страница была чистой, зато на соседней каллиграфическими, со множеством завитков, буквами, мало похожими на обычный почерк Шурасика, значилось:

И придут они. И будет их четверо. Первый – яростный и гневный, с тремя лицами под золотой вуалью, приедет на черном коне и привезет с собой страх. Другой – справедливый, с серебряной головой и золотыми усами, будет на пылающей колеснице. Оружием же ему служат молот и топор. Третий, благосклонный, хранитель стад, властитель всех зверей, домашних и лесных. И будет с ним вол в пшеничном ярме. Четвертый же, страж, с телом птицы и суровым ликом. Никто не скроется от него.