Олег Дивов - Медвежья услуга

Все было хорошо, даже замечательно, пока не приперся братец Бенни и не приволок с собой эту Урсулу волосатую. Поздравляю, говорит, любимого дедушку Дика со сто двадцатым днем рождения, желаю еще два раза по столько. А я, кстати, женился, прошу любить и жаловать.

И тишина. И слышно, как мертвые с косами стоят, мослами поскрипывают.

Поймите нас правильно: жениться можешь хоть на курице, твоя личная проблема, только не тащи ты эту несчастную курицу с бухты-барахты на семейное торжество. Семья не оценит. У нас тут отнюдь не сельская пьянка для любого встречного-поперечного, чужих сюда не звали. И «отнюдь» в данном случае — не архаичная фигура речи, которая фиг знает, чего значит, а вполне конкретный глагол.

И тут Манга — ну, прозвище такое — ляпнула:

— Ой, какая она пушистая!

А эта Урсула пушистая, мля, разевает пасть во все шестьдесят четыре зуба, кланяется и на шикарном «квинглише», выпускникам Оксфорда удавиться, отвечает:

— Благодарю вас, сэр, вы очень любезны.

Наши все упали на стол, а некоторые и под стол; обстановка слегка разрядилась. Только Манга надулась, ну да ей не впервой. Снова выпили за дедушку. Опять загалдели, продолжаем общение. Но уже как-то не так сидим. Неуютненько. Бенни сделал глупость — и за него, дурака, неудобно. Перед той же Урсулой неудобно, которая тут абсолютно лишняя… Зачем она здесь? Бенни у нас, понимаете ли, крупный ученый, эти ребята все с прибабахом, себя ради науки не жалеют, а о родне тем более не задумываются: то холеру выпьют, то психоанализ выдумают. И с братца тоже станется провернуть над семьей какой-нибудь особо извращенный эксперимент. Допустим, тест на толерантность к незнакомцам, когда их совсем не ждали. Ладно, будем надеяться, что незваная гостья поведет себя разумно, а дальше, наверное, Дик выправит ситуацию. Не так уж часто мы собираемся за одним столом.

А стол чудесный, накрыто по-простому, по-деревенски, и в распахнутые окна шпарит лето с запахом сена, на горизонте озеро блестит. Вдоль стола разъезжает Дик на инвалидной коляске и со всеми чокается; правая нога и левая рука юбиляра упакованы в белую гадость, которую все по привычке зовут гипсом. Коляска бегает на шести лапах из штатных восьми, потому что передние Дик переделал под манипуляторы; в одном коляска держит бутылку, в другом стакан. Никто, в общем, не удивляется — это же Дик. На свои сто десять наш заслуженный старый черт гулял со ссадиной во весь лоб: слишком глубоко нырнул в то самое озеро, что блестит за окном, и стукнулся о камень.

В семье не принято завидовать, принято радоваться за других, но про себя каждый думает: мне бы такой непрошибаемый оптимизм и волю к жизни.

Манга по-прежнему дуется.

— Ты чего? — спрашиваю. — У нее же нюх собачий. Или медвежий. Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Да плевала я на ее нюх. Она не местная, чего с нее взять.

— А-а, ты обиделась, что наши заржали?

— Догадался, смышленый. Всегда был умен.

Чувствую, что это цитата, только откуда — не помню, но в книге после этих слов, кажется, начинали убивать. На всякий случай делаю предельно невинную физиономию и подливаю Манге шампанского.

— А может, наоборот, — говорю. — Может, вы, япошки, для нее все на одно лицо. Что мужик, что баба…

Манга буравит меня своими анимешными глазками и цедит равнодушно:

— Пошутил? Шути еще.

— Извини.

— Вспоминается мне реклама времен Второй мировой, — произносит Манга вкрадчиво. — Американская реклама военного займа. Там у них был солдат без ноги — и написано: «Японцы не такие косые, как мы думали»…

— Вот это по-нашему, — говорю. — Вот такой я тебя люблю. Вздрогнем?

— Я тебя тоже люблю. Потому что ты красивый. Но дура-ак…

Вздрогнули.

Тем временем Дик подъехал к Бенни, но его как бы и не заметил, а сунулся к Урсуле и завел с ней оживленную беседу. Мы наблюдаем. Бенни побаивается. Не всерьез еще, но так, опасается. Урсула же явно не замечает, в какое неудобное положение ее новоиспеченный благоверный поставил всю семью. Я общался с «мишками» и более-менее научился их понимать: судя по тому, как она держит уши, ей среди нас комфортно. Многочисленных лучей неприязни, бьющих в обалдуя Бенни со всех сторон, Урсула не чует. Это довольно странно, при ее-то природной чувствительности, но ведь прикидываться дурочкой она просто не может. Не управляют «мишки» моторикой, как мы. У них если правда не написана на морде, ее всегда можно прочесть по ушам. Они ребята прямые… А может, Урсула и есть дурочка? Или, напротив, дьявольски опытная особь, из прожженных дипломатов-переговорщиков, которые врать все равно не умеют, зато обучены надежно контролировать свои эмоции. Хотя куда ей, молодая еще.

— Какая пушистая, — снова умиляется Манга, уже вполголоса. — Только это ведь додуматься надо, взять такое пошлое имя. Урсула. Тьфу.

— А как надо? Кума?

— Даже не пытайся.

— Саенара, банзай, кампай!

— Григорий, я тебя сейчас пристукну.

— Слушай, ну не лошадью же страшной ей называться. Они знают, что похожи на медведей. Знают, что в большинстве земных культур отношение к медведю уважительно-почтительное. Опять-таки, мы сами их мишками прозвали. И она, со своей стороны, тоже выражает…

— Да ничего она не выражает. Заткнись, пожалуйста, морда пьяная.

Тут Бенни осторожно, стараясь никого не задеть, выползает из-за стола и почти крадучись идет вокруг него — как я понимаю, к нам прямехонько. Крадется он напрасно: семья гуляет, на Бенни всем плевать. Он уже себя показал сегодня, больше ему не дадут. Просто не заметят.

Урсула увлеченно болтает с Диком. На лице деда неподдельный интерес.

Между прочим, мы с Мангой на этом юбилее единственные, кому он и вправду дед. Правда, Манга приемная, но юридически Дик ее прямой и непосредственный дедушка. Остальные внуки здесь в лучшем случае двоюродные. А прочие того же возраста — кто угодно, лишь бы во внуки годились. Был бы человек хороший, как говорится. Внутри семьи «кровь» не имеет значения, важны только личные качества, и Бенни, например, сегодня нам по степени родства — идиот. Бывает и такое. Нам должно быть стыдно, наверное, но мы об этом как-то не думаем. Не позволим испортить себе праздник. Ну обмишурился парень, значит, плохо его инструктировали. Вот кто ему политику семьи разъяснял, пусть у того и болит голова. А у нас болеть ничего не будет, сколько бы ни выпили: тут, у Дика в деревне, кристально чистый воздух. Мы нынче славно покуролесим, а как стемнеет, устроим салют и еще небось купаться пойдем…