Евгений Лукин - Требуется пришелец

У Президента заболи, у спикера заболи, у киски заживи… — так горестно бормотал Сергей Арсентьевич Мурыгин, машинально оглаживая вспрыгнувшего ему на колени котёнка-трёхцветку. Откуда взялась эта животина в унылом коридоре районного суда, сказать трудно. Совершенно точно, что не местная, скорее всего проскользнула с улицы в приоткрывшиеся двери — уж больно тоща. Хотя, возможно, у судейских крючков принято с приблудными котятами и с ответчиками обращаться примерно одинаково.

— У Президента заболи, у спикера…

— Вы соображаете вообще, что говорите?!

Мурыгин поднял глаза. Перед ним стояла разгневанная дама с прозрачной папочкой в руках.

— Да за такие слова… я не знаю!

— За какие? — не понял Мурыгин. Бормотание его и впрямь не было осмысленным.

— За оскорбление Президента!

— Я про американского… — всё так же горестно пояснил он.

Дама открыла рот и, задохнувшись, стремительно ушла прочь по унылому коридору. В ту самую сторону, откуда пятью минутами раньше приплёлся сам Мурыгин.

Некоторое время он смотрел ей вслед. Жутковатое сочетание: пышность форм и строевая поступь. Скрылась.

— Ладно, — со вздохом решил наконец Сергей Арсентьевич. — Ничего мы тут не высидим…

Взял со свободного стула постановление суда в точно такой же прозрачной папочке, а взамен переложил на сиденье котёнка. Собрался встать, но, пока собирался, шустрая трёхцветка снова успела угнездиться на его коленях.

— Нет, подруга, — сказал Мурыгин, повторно выдворяя зверя. — Даже и не помышляй. Тут сам-то не знаешь, где ночевать… Ты уж здесь пару дней перекантуйся, а там, глядишь, весна…

Поднялся, двинулся к выходу, но был остановлен сигналом сотика. Достал, неприязненно взглянул на дисплей. Вместо имени или фамилии обозначился долгий номер, Мурыгину неизвестный.

— Слушаю…

— Арсеньтич… быть-мыть… ты?..

Звонил председатель дачного товарищества «Орошенец» Тимофей Григорьевич Тарах, причём сильно взволнованный. Не произнеси он это извечное своё «быть-мыть», Мурыгин бы и голоса его не признал.

— Ну, я… — недовольно отозвался он.

— Слышь… оптыть… Арсеньтич! Всё бросай… мыть-быть… На дачу давай! Прям щас…

— Не туда звонишь, — с каким-то даже извращённым наслаждением процедил Мурыгин. — Теперь по всем вопросам — к Раисе Леонидовне…

— Апть… опть… — Тарах взволновался окончательно, обрубки слов посыпались как попало. — Ты… обн… йбн… убль…

С младых ногтей Тимофей Григорьевич изъяснялся и мыслил матерно. Однако высокая должность председателя дачного товарищества требовала определённой культуры — и Тимофей Григорьевич беспощадно глушил и сминал нехорошие слова, без которых он просто не мог построить фразу.

— Развелись мы, — холодно пояснил Мурыгин. — Так что с сегодняшнего дня я — никто. Нет у меня ни дачи, ни дома, ничего… Раисе звони.

Дал отбой, спрятал сотик. Ну и куда теперь?

Собственно, весна уже настала. Дворы подсыхали. В тени забора изнывал сизый от золы сугроб осетриных очертаний. Хотя откуда в городе зола? Скорее уж из выхлопных труб налетело.

На скамеечке справа от дверей суда сидели рядком два сереньких котёнка (должно быть, братики той трёхцветки) и упражнялись в синхронном вылизывании.

Угрюмая народная мудрость гласит, что нет хуже беды, чем гореть в зиму. В этом смысле Мурыгину повезло — жизнь его пошла прахом в начале марта.

Жили-были муж и жена. И было у них две фирмы: у мужа — оптовый книжный склад, у жены — торговля канцтоварами. Жена была умная, а муж дурак. Влез дурак в долги, узнал, каков на вкус ствол пистолета Макарова, кинулся к жене. А та ему и скажи: «Ты мне, Серёжа, всего дороже, а фирму свою ради долгов твоих, с жизнью несовместимых, я разорять не дам. Дочка вон на выданье…»

Вылез дурак из долгов — гол, бос, лыком подпоясан, недвижимость, от греха подальше, на имя жены переписана. И так ему это, видать, за обиду стало, что запил дурак да и пошёл с горя по рукам. Всех, почитай, жениных подружек за малый срок оприходовал. Прознала о том жена — подала на развод. Потому как бизнес бизнесом, а верность супружескую блюди.

Городская сказка. Кажется, это теперь так называется…

Мурыгин вынул бумажник, пересчитал оставшуюся наличность. Потом осмотрел ключи на цепочке. От квартиры смело можно выбрасывать — на прощанье Раиса победно сообщила, что врезала вчера новый замок. А вот эти два ключика (от дачи и от сарая), возможно, пригодятся. Уж больно не хочется ещё раз ночевать у Костика… Зря сказал Тараху насчёт развода. Перезвонить, что ли?

Тарах долго не отзывался. Наконец удосужился взять сотик.

— Григорьич? Это опять я… Ты с Раисой связался уже?

— Дык… Я ж её номер… мыть…

— Вот и славно, — решительно прервал его Мурыгин. — Ничего не надо, Григорьич. Сам приеду.

— Скорей… упть… — В голосе председателя слышалась паника.

Что-то, видать, стряслось. Не дай бог, грабанули. Если так, то к участку лучше вообще не приближаться, а то Раиса Леонидовна, чего доброго, решит, что сам в отместку и грабанул.

— Григорьич…

Но Григорьич уже отключился.

Земляную дамбу разъездили вдрызг ещё осенью. Перебираться по ней на ту сторону ложбины шофёр автобуса, разумеется, не рискнул, поэтому последний километр Мурыгин одолевал пешком. Дорога за дамбой пошла плотная: сверху — подсохшая, чуть глубже — подмёрзшая. Мёртвый свалявшийся бурьян по обе стороны то ложился ниц, то вставал торчмя. Виднелись шершавые проплешины снега. Жухлая трава была как молью побита.

Оба чемодана Мурыгин оставил на квартире когда-то лучшего, а ныне запойного друга и шёл налегке, с сумочкой через плечо.

Вскоре дорога обогнула чёрно-серую дубраву, показался посёлок. Первое строение, вдохновенно и неумело сложенное из силикатного кирпича, напоминало замок в романском стиле — с круглой башней, стрельчатым входом и флюгером. Уникальный памятник дачной архитектуры. Но экскурсантам его лучше не показывать: все линии слегка гуляют, так что уже через пару минут начинаешь чувствовать головокружение и утрату равновесия. Проверено.

Когда-то зданьице это было самым большим в посёлке. Нынче — так, сарайчик. Особенно на фоне двух краснокирпичных особняков, возведённых прошлым летом…