Владимир Ильин - Наблюдатель

"Золотое" правило наблюдателей: будь неприметен. Не высовывайся. Старайся не привлекать к себе внимания. Иначе не выполнишь задания. Поэтому, проходя мимо универсального магазина, бросаю взгляд на свое отражение в зеркальной витрине и, в общем-то, остаюсь своим видом доволен.

Отражается в витрине человек лет тридцати пяти, с небольшой синей сумкой "Спорт" через плечо. Внешность у человека совсем непримечательная, рост средний, лицо незапоминающееся. Одежда тоже заурядная: серые брюки, неопределенного цвета рубашка с короткими рукавами. Встретишь такого даже не в городской толпе, как сейчас, а где-нибудь в безлюдном месте, встретишь раз, другой – и все равно не запомнишь. Даже если и поговоришь с ним о чем-нибудь, потом этого человека тебе все равно трудно будет опознать. К этому-то я и стремлюсь. Был бы невидимкой, вообще было бы чудесно. Но невидимки, к сожалению, бывают только в сказках да в фантастике (и то, говорят, ненаучной) , поэтому приходится быть просто незаметным.

Так. Взгляд на часы. Тринадцать тридцать пять. Что там у нас дальше по плану? Приходится спешить, постоянно перемещаться из одного конца города в другой, чтобы всюду успеть. Хотя до Трансгрессии остается еще неделя, программа очень плотная. Слишком много событий в этом временном интервале, причем самое главное – в конце, но об этом я стараюсь сейчас не думать, иначе… Иначе можно сойти с ума от безысходности и отчаяния… Слишком много заказов, которые надо выполнить. А чтобы не забыть чего-то, под рукой всегда есть Оракул. Собственно, не под рукой, да и официально, в документах, он, конечно, называется по-другому, но для удобства Наблюдатели с самого начала стали называть его именно так…

Прислоняюсь к бетонному парапету подземного перехода, делаю вид, что жду кого-то. Между тем мысленно произношу трижды: "Логос-32… Логос-32… Функция – программа".

Где-то там, в глубинах серого вещества моего мозга, с почти неслышимым мне шорохом и потрескиванием приходят в движение и начинают сцепляться друг с другом в причудливые комбинации нейроны. В голове наступает странная тишина, исчезают на время мысли и образы, и я слышу тихий, но отчетливый и приятный голос:

"7 АВГУСТА 199.. ГОДА. ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ РОВНО. УЛИЦА КАМЕННАЯ. КАФЕ-МОРОЖЕНОЕ "ЛЕТО". УСТАНОВИТЬ, КТО СИДЕЛ ЗА СТОЛИКОМ У ОКНА, СЛЕВА ОТ ВХОДА. МАРШРУТ…"

"Маршрут пропустить", – мысленно говорю я.

"ПЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ. АВТОКАТАСТРОФА В ГАЗЕТНОМ ПЕРЕУЛКЕ С МНОГОЧИСЛЕННЫМИ ЖЕРТВАМИ, У ОСТАНОВКИ ТРОЛЛЕЙБУСА НОМЕР ТРИ "ПОЛИКЛИНИКА"… СНЯТЬ ДЕТАЛЬНО, КРУПНЫМ ПЛАНОМ – ЛИЦО ВОДИТЕЛЯ БЕЛОЙ "ВОЛГИ"… МАРШРУТ… СЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ НОЛЬ ШЕСТЬ МИНУТ: ЧАСТНЫЙ ЗАКАЗ НОМЕР ТРИСТА ДВЕНАДЦАТЬ…"

"Отбой", – приказываю я Оракулу, и он умолкает. Пока хватит. Потом разберемся. Так. Тринадцать сорок. Иду впритык, но еще успеваю. Прикидываю, как добраться до кафе побыстрее, поскольку город я знаю уже так, будто в нем родился и прожил всю свою сознательную жизнь.

Вокруг плывет нескончаемо пестрым и говорливым потоком толпа прохожих. Жарко. Прохожим жарко. Голубям на тротуаре тоже, по-моему, жарко. И мне жарко, а во рту – горько, но торопливо иду по направлению к Каменной. Вот что значит – нерегулируемый климат. Помнится, в свой первый Выход я больше всего не мог привыкнуть именно к климату. Даже летом: в тени – холодно, а на солнце – опаляет жаром; ни с того, ни с сего может вдруг начаться нудный дождь, а в воздухе постоянно висит дымка выхлопных газов, не уступающих, между прочим, по едкости слезоточивым… У нас-то в отношении чистоты атмосферы давным-давно наведен порядок.

Подземный переход. Мне – на ту сторону. Взгляд на часы: успеваю или нет? Успеваю. Хорошо.

В голове крутятся разные мысли, но это не мешает мне даже на ходу наблюдать за окружающим миром. Взгляд выхватывает то, что может пригодиться будущим историкам и прочим специалистам. В этом отношении толпа – богатый материал… Вот так, например, они одевались. Вот так они ходили. Вот на таких машинах ездили. Вот этим они питались. А вот эти белые палочки, из которых они пускают дым, называются «сигареты», они изготовлялись из табака. Так они курили.

Интересная сценка у входа в метро. Парень в сильно потертом джинсовом костюме, с лохматой головой, обнимает и целует на ходу другого парня, тоже в потертых джинсах и тоже с лохматой головой. Вдвойне, даже втройне интересно зафиксировать данный эпизод: во-первых, такая ткань называется, если не ошибаюсь, "варенка", и лет этак через пятьдесят ее окончательно перестанут носить и изготавливать; во-вторых, такой любовный ритуал, как поцелуй, тоже вышел из употребления чуть позже, чем та же "варенка", и многие уже забыли, что это такое, как здесь забыли, что мужчины когда-то в знак уважения целовали дамам руку; в-третьих же, когда мужчина любит мужчину, это называется гомосексуализм – ну, этого нам вообще не дано понять за отсутствием явления…

А вот пьяный – никак не может обойти, бедолага, фонарный столб…

Смотрю я на все это, и в ушах моих звучит голос шефа: "Опять ты одни недостатки да грязь приволок? Ну сколько можно?!.. И что тебя так тянет видеть у них только плохое? Согласен, согласен, было все это, было, но ведь и положительного было немало! Нам вот в школу нужно материал отправлять, а что послать прикажешь? Пьяниц да извращенцев? «Что же это за предки у нас были?», скажут детишки.."

«Всякие были, – мысленно отвечаю я. – И добрые, и злодеи… Плохо жили, трудно, но все-таки – жили. И радоваться умели жизни, не в пример нашим современникам… А вот почему – непонятно. Казалось бы, мы-то счастливее их должны быть, ан, смотришь, не всегда, ой не всегда…»

До кафе остается совсем немного, и тут вдруг на меня накатывает странное чувство. Причем не первый раз в этом Выходе. Будто кто-то пристально следит за каждым моим шагом. Кто, откуда – непонятно. Задерживаюсь у табачного киоска на несколько секунд, чтобы, разглядывая яркие безделушки и дорогие иностранные (отечественных, как всегда, нет) сигареты, убедиться, что никакой слежки за мной нет. Может, это профессиональное у Наблюдателей? Ведь когда сам занимаешься Наблюдением – причем тайным, скрытым – то поневоле станешь мнительным.

Но думать об этом некогда, да и ощущение чужого взгляда на спине постепенно исчезает. Я открываю тяжелую дверь, обитую медными, с чеканными узорами, листами, и вхожу в полумрак кафе. Несмотря на жару, людей в зале немного: самый разгар рабочего дня, и все трудоспособное население занято тем, что реализует эту способность.