Надя Яр - Не кончается ночь

— Ууу-ла-ла-ла-ла-ла-ла!!!

Многоглоточный нестройный вой раскатывается по асфальту, и вонючая вода брызжет прямо в лицо из-под колёс мотоциклов. Никто не поднимает на байкеров взгляда. Здоровье дороже собственного достоинства. Стены блоков откосами гор обозначают аллеи; чуть выше город давно зарастил небеса артериями своих мостов и венами висячих аллей. Город течёт изо всех своих дыр неоновым светом. С неизмеримых высот на наши головы и тротуары каплет какая-то рыжая жидкость, нечто вроде смеси ржавчины и дождя, и я тщательно сжимаю губы. Не хотелось бы пробовать её на вкус. Что это на самом деле за жидкость — кислотный дождь с прохудившихся куполов, растворы радиоактивных осадков или просто оттоки забитых сортиров — я не знаю и знать не хочу.

Когда я иду на работу, над городом, наверное, светит луна. Её видом наслаждаются владельцы пентхаусов и высотных квартир. Они могут себе позволить луну. Здесь, внизу, всем позволены отблески неона в лужах и вонючие брызги в лицо. «Ууу-ла-ла-ла-ла-ла-ла!!!» — вопят братья в кожаных сёдлах. Моторы звонко пердят. Волосатые морды кривляются из-под дизайнерских шлемов, созданных конъюнктурщиками от моды специально для нас. Блещут жёлтые зубы. Шлемы давят на недоразвитые мозги, приближая неотвратимую дэволюцию их хозяев. Мысль об этом меня утешает. Ненадолго. Не успеют они уползти на карачках в проулки, как их место займёт новенькая гопота. Между прочим, и я никуда отсюда не денусь. Не мне мечтать о бассейнах, пентхаусах, лунном свете и живом жёлтом солнце над головой. Рождённый эйпом летать не может. Не оперяясь, он остаётся в родном гнезде, в Эйплейс, A-place, Ape-place. Весь Эйплейс — обезьянник, обезьяний питомник, великолепнейший обезьянарий. Всем зверинцам зверинец.

Мотобратья как раз проезжают мимо библиотеки на площади Эволюции. Там работаю я. Бронированные двери здания гостеприимно распахнуты. Мотобратья кривляются, матерятся, грозно выворачивают колёса, но не пересекают невидимую черту. Покривлявшись, они уезжают. Охранники с огнемётами за плечами демонстративно плюют на проезжую часть. Им ничего не стоит дать залп. Зелёный коридор в библиотеку охраняется, словно Цитадель Шелл. Охрану запросил у Цитадели мэр района, Ле Мур. Как меру против активных дэволюционных элементов. Мотобратья к ним, конечно, относятся. Им волю дай, они сожгут библиотеку, а посетителей поубивают. Или сначала поубивают, потом сожгут. Таковы у них меры в защиту ape-pride.

Машина возвышается в центре площади под суперглассовой коробкой. Проезжающие мотобратья иногда для порядка палят по ней из крупнокалиберных ганов, но не слишком-то приближаются. В эйпьих душах царит суеверный страх перед Машиной, подарившей их родителям разум. Они могут сколько угодно не верить в эту историю на словах, но ни за что не подойдут к эволюционной машине вплотную, лелея враждебные мысли. Машина, чего доброго, всерьёз обидится на хамьё и заберёт свой дар назад. Тогда «повстанцам» одна дорога: в клетки, щёлкать зубами, точь в точь как предки, с которыми ещё не поделился разумом человек. Или — проще — в смрадные проулки на мусорные кучи.

Homo sapiens sapiens, обнаружив, что вся нетронутая природа, а с ней и потенциально разумные обезьяны, вот-вот накроется унитазом, решили частично искупить свою вину. Скорее играя в Бога, чем исполняя свой человеческий долг, несколько молодых гениев построили эволюционную машину. У нас сейчас немодно говорить о том, что ещё пятьдесят лет назад предки прыгали по ветвям и дрались за незрелые бананы. Впрочем, это и необязательно так. Непосредственные предки жителей Эйплейс уже не в первом и не во втором поколении были лабораторными и парковыми приматами. Надо полагать, характер у них испортился ещё тогда. Во всяком случае те утаны, гориллы и шимпы вышли из эволюционной машины настоящими американцами.

Теперь их дети и внуки, то есть мы, — образцовые жители Сансет Сити. Завистливые, опасные, неблагодарные. Ряженые в людские шмотки прошлого века — о, чем только нас не балует мода! — мы то и дело полушутим о том, что история с эволюционной машиной — людская ложь, а на самом деле это мы, обезьяны, были первой разумной расой планеты. Мы действительно хорошо отыгрываем типичную экзистенцию разумных тварей в условиях постапокалиптических городов. Мотобанды терроризируют улицы всего района. Угрюмые отцы семейств — те же бывшие байкеры, но уже с подругами и детьми — терпят-терпят, а потом собираются в вооружённые клубы по улицам и жилоблокам и организованно терроризируют мотобратьев. Частенько насмерть. На такой зачищенной улице потом несколько месяцев тихо. Уголовники рангом повыше, мафиози местного разлива, увлечённо играют во времена Аль Капоне, омерты и наркокартелей. Окружение, вплоть до невезучих ребят в бетонных башмаках, увлечённо подыгрывает. В результате в Эйплейс то и дело царят натуральные, в полный рост времена Аль Капоне, омерты и наркокартелей. Когда становится слишком жарко, в Эйплейс из Цитадели Шелл въезжают целые отряды. Тогда жарко становится уже игрокам, население района немного редеет, и пару месяцев царит относительная тишина. За бронированными стёклами вокруг дверей жилоблоков стоят вполне пасторальные лавочки, и на них коротают время пасторальные влюблённые пары, тяжело вооружённые охранники и разговорчивые старушки. Совсем как настоящие, из старых человеческих фильмов старушки, если не особенно придираться к шерсти на их морщинистых мордах. По аллеям дефилируют болезненно грациозные шимпы-шлюшки, в красных туфельках, лаковых миниюбках, и их юные попки очень игриво качаются. Сутенёры, почти поголовно гориллы, провожают их взглядами исподлобья. Клиенты-люди сюда почти не суются, а те, что всё-таки суются, в основном нечеготеряхи и психи. С них не сделаешь много навара. Зоофилы с серьёзным текущим счётом покупают себе обезьянок в более престижных борделях Сансет Сити, где все менеджеры всегда люди.

Жители Эйплейс ходят в библиотеку. Не все, но многие. Дело в том, что у детей эволюционной машины есть недостаток, передающийся по наследству. Обезьяны, не лелеющие подаренный ею разум, нередко дэволюционируют и постепенно снова превращаются в животных. Сначала за ними присматривают родственники, но в один прекрасный день эти взрослые дети случайно или умышленно остаются без присмотра, убегают и теряются в многомерном лабиринте улиц. Их традиционно не ищут. Моя тётка с мужем не попытались отыскать моего двоюродного брата, Мо, прозванного Малышом не столько за рост, сколько за неумение ходить прямо. В отсутствие родителей он исчез из их закрытой квартиры. Я был последним из всех, кто с ним общался, хотя это, конечно же, общением назвать нельзя. У меня были ключи, и я его иногда навещал — весёлого друга детства. Ещё в школе Мо пополз вниз по крутой лестнице эволюции и постепенно разучился говорить, но я упорно делал вид, что в этом никакого особого вреда нет. Я даже пытался читать ему что-то вслух и отшучивался от страдающих тёткиных взглядов. Потом однажды я, зайдя в гости, поздоровался с Мо, и он уже не смог мне ответить. Он даже не попытался. Сидел себе, чесал грудь, жевал пустой пакетик из-под сметаны и не понимал, что ему чего-то не хватает. Впоследствии, когда он исчез, никому не пришло в голову, что это я мог позвонить в санитарную службу. У меня вроде бы не было мотива.