Сергей Герасимов - Карнавал

– Неужели я вас не убедил? Тогда возражайте.

– Я не могу возражать вам, вы намного умнее меня. Но я женщина, я подумала о вашей жене, о Лизе. Ведь она ждет ребенка. Что бы она ответила вам?

Бывают минуты, когда мы, сами того не зная, предсказываем будущее. Впоследствии, если мы вспоминаем эти минуты, мы удивляемся не точности, но глубине совпадения – так, будто кто-то смог выразить жизнью то, что мы хотели, но не могли выразить словами.

– Что бы она ответила вам? – спросила Одноклеточная.

На несколько секунд Лист превратился в соляной столб.

Идиот пошевелился и замычал. Лист оттаял снова. Он подошел к пленнику.

– Давайте дадим ему какое-нибудь имя, – сказал он.

– Давайте.

– Тогда что-нибудь героическое, ведь он первопроходец.

– Нет, лучше что-нибудь доброе, – возразила Одноклеточная, в который раз за сегодня удивляясь собственной смелости.

– И что, например?

– Давайте назовем его Мусей.

– Муся? – удивился Лист. – Такого имени не бывает. Хотя, возможно, Муся значит Мафусаил. Тогда это имя очень символично, ведь операция омолаживает организм и замедляет старение. Мафусаил. Муся. Хорошо, назовем его так.

Муся помычал снова. Лист насторожился.

– С ним что-то не так. Он мычит каждый раз, когда пытается двинуть рукой. Конечно (он профессиональным движением ощупал Мусино плечо), конечно, у него сломана ключица. А мы его связали так, что осколки кости разошлись. Но это не страшно, это даже не помешает операции.

– А как это получилось? – спросила Одноклеточная.

– Он влез в трубу, которая выходила в один из подвалов. Труба была в трех метрах над уровнем пола. На полу лежали кирпичи, потому что начинался ремонт. Труба была такая узкая, что выйти он не мог, мог только выпасть. Тогда мы поступили с ним, как обычно поступаем с крысами – подключили к трубе несмертельное напряжение. И он упал прямо на кирпичи.

– А если бы он сломал шею?

– Даже при сильном повреждении спинного мозга ему бы помогла операция. Видите, мы подстраховались со всех сторон.

– Жалко его, – сказала Одноклеточная.

Лист не ответил. Он подошел к окну и приоткрыл его. Несмотря на имитацию снега, над городом плыла весна. Весна была печальная, будто заблудившаяся. Устало кружили вороны, и невидимая церковь испускала в пространство колокольный звон.

– Все время, пока мы говорили, – сказала Одноклеточная, – мне казалось, что я слышу удары колокола. Но я не могла понять, зачем звонит колокол. Ведь сегодня нет празд­ника и никто не умер.

Колокол ударил сильнее – резко и грубо, будто молотком о рельс.

– Может быть, они испытывают новый колокол, – неумно предположил Лист, – а может быть, звонарь тренируется.

– Но звук такой странный, будто предупреждает о чем-то.

– Глупости, что может случиться?

Он снова подошел к Мусе и присел на корточки. Муся зажмурился.

– А знаете, – сказал Лист, – этого идиота раньше много били. Он меня боится, боится моего халата. Он наверняка жил в лечебнице. Обычно после этого они становятся очень жестокими, в конце концов их приходится держать в отдельной клетке.

– В палате?

– В одиночной палате. А ваш Муся остался тихим и робким, это странно. Это врожденная слабость нервной системы, его уже ничем не изменить. Он был совершенно безопасен, поэтому его и выпустили. Прекрасно, значит и нам он не доставит неприятностей.

Колокол ударил снова.

– А, впрочем, я знаю, о чем мог бы предупреждать этот колокол, – продолжил Лист. – Взять хотя бы проблему доноров. Один младенец может спасти одного человека, неизлечимо больного. Если у такого больного есть деньги, то…

Удар колокола.

– …то найдутся женщины, которые станут рожать на заказ…

Еще удар.

– …детей будут воровать прямо из родильного отделения, продавать и перепродавать…

Еще удар.

– …и многое другое. Но я не боюсь, хотя даже колокол подтверждает мои слова. (Он спокойно улыбнулся и закрыл окно.) Есть многое другое, чего мы пока не можем предположить. Что бы вы сделали, Одноклеточная, если бы изобрели атомную бомбу?

– Не знаю.

– А я знаю. Вы бы ее испытали на какой-нибудь далекой стране. А если бы не было далекой страны?

– Не знаю.

– Тогда бы вы ее испытали на ближней и дружественной стране. А если бы и это было невозможно?

Она промолчала.

– Не знаете? А я знаю. Вы бы испытали ее на собственной стране и даже на себе самой.

– Неправда.

– Правда. Все люди устроены одинаково. Любая созревшая функция требует своего применения – помните, так утверждал классик психологии. А сейчас мы изобрели атомную бомбу.

– Бомбу? – не поняла Одноклеточная.

– Бомбой может быть любое изобретение, даже просто идея, например, идея всеобщего равенства, которая убила больше людей, чем все бомбы, вместе взятые, – объяснил Лист.

– И что же нам делать?

– Испытывать ее.

– И у вас нет жалости к людям?

– Жалость для хирурга означает профессиональную импотенцию, – нетерпеливо объяснил Лист, – я думаю, пора приступать к делу.

Одноклеточная прислушалась. Ей показалось, что звук колокола все же слышен. Звук вибрировал, просачиваясь сквозь стекло. Может быть, вибрировала только память о звуке или то напряжение, которое звук оставил за собой. Ей так казалось, но она не была уверена.

Человек, стремящийся к чужому счастью, всегда несчастлив сам. Его несчастье не всегда сильно, но всегда безнадежно.

Двадцатое марта было воскресеньем, но несмотря на это Одноклеточная работала. Вначале новая цель не увлекла ее, но, вспомнив об одинокой тоске выходных дней, которая плотоядно поджидала в пустой квартире, Одноклеточная увлекла сама себя новой целью. Она решила работать без выходных – иногда в ее голову приходили и более странные идеи.

В толпе можно думать только мыслями толпы; любая новая или странная идея есть результат одиночества. Христос не зря удалялся в пустыню.

В жизни Одноклеточной выходные дни были чем-то вроде долгожданного кошмара: наконец-то заканчивается неделя, ты погружаешься в свободное время будто в теплую воду и расслабляешься, но сразу же тысячи пиявок тоски начинают высасывать из тебя кровь. Одиночество – разбавленный раствор тоски; если одиночества слишком много, то точка кристаллизуется.

Она решила посвятить себя работе.

Она работала с Мусей третий день подряд; работа началась сразу после операции. В первый же день Муся заговорил. Он научился повторять как эхо любые слова, обращенные к нему. Было похоже, что он понимал и смысл слов. Все это напоминало воспитание ребенка; Одноклеточная никогда не имела детей и никогда не имела дела с детьми (не считая соседских), но материнский инстинкт подсказал ей и правильную интонацию сюсюканья и обязательные трепыхания восторга при каждом новом успехе ученика. Тот же инстинкт подсказал ей, что воспитательный процесс идет не совсем гладко. Впрочем, первый день после операции прошел спокойно.