Руслан Шабельник - Дневники Палача

Съемная квартира, в которой жили пропавший Антон Ю-пин и заявившая Катарина Дэнджсон, была, конечно, поскромнее жилища телепата Сергея Светина, но раза эдак в полтора больше жилища самого капитана Зайкина.

«Надо было учиться на хирурга», — мысль была почти привычна, время от времени, бывая по долгу службы в жилищах различных людей, она посещала голову Зайкина. Биржевого маклера сменял агент по недвижимости, агента — дантист, дантиста — адвокат, чтобы вновь вернуться к маклеру. Последнее слово менялось, не меняя сути. И нельзя сказать, чтобы Зайкин не любил свою работу… ненормированный рабочий день, встречи с общительными людьми, инопланетные командировки за счет управления…

В отличие от обиталища Светина, здесь все, во всяком случае, что видел Зайкин, было оформлено в стиле «Ультра Модерн». Прозрачные плексигласовые панели, синтетический ковер, мебель из дорогого, но все же пластика.

Что роднило с жилищем самого Зайкина, это… беспорядок. Незадвинутые ящики комода, с которых свисают какие-то детали туалета. Вещи — от носков, до маек, разбросанные по всей квартире. Желтый тапочек, застрявший под диваном, его компаньона, несмотря на весь опыт следака, Зайкин так и не смог обнаружить.

Прозрачный столик завален глянцевыми журналами, вперемешку с рекламными буклетами. Часть сооружения сползла на пол, образуя внизу небольшую гору.

«А девочка порядочная засранка. Может, парень, действительно, сбежал. Смотал удочки и в далекие дали. Есть такие мужчины, для которых объяснения смерти подобны. Есть такие женщины, от которых побег — единственный выход».

— Как вы думаете, его уже нет. Нет в живых, да! — как и в первую встречу, в ход снова пошел платок, этот она выудила из недр комода. В процессе выуживания на пол вывалилось несколько наперсников оного разной степени свежести. — Только честно, прошу вас, не обманывайте меня!

Ну что он мог ответить. О чем она вообще думает, задавая подобные вопросы!

— Мисс Дэнджсон, мы ищем. Делаем все возможное. И, поверьте моему опту, надежда всегда есть.

Дежурные слова, от частого употребления, растерявшие большую часть смысла.

— Да, да, я понима-а-аю! — слезы, сопли, платок.

— Мисс Дэнджсон, для успешного продолжения поиска, нам необходимо провести, гм, обыск в вашей квартире. Люди довольно часто оставляют следы, которые могут указать нам, э-э-э, местонахождение разыскиваемого.

— Да, да, конечно, делайте, что надо, только найдите Антона.

«Сбежал, точно — сбежал, получил денежки за работу и сбежал. И сейчас наслаждается с какой-нибудь блондинкой в каком-нибудь бунгало».

— К тому же имеется вероятность, что он вообще покинул планету. Прежде чем начинать розыскные мероприятия в этом направлении, нам следует убедиться…

— Он покинул, да покинул, улетал!

— Откуда вы?..

— Он вещи собирал и паспорт взял. Мы еще вместе искали, не могли найти. Антоша злился почему-то. Он такой дерганный, когда не может что-то найти! И бритвенный набор взял. Он всегда брал его с собой, когда мы улетали отсюда. Сначала на Элурию, потом на КЭЦ. Говорил, что от других солнц начинает зарастать щетиной. Это ведь доказательство, да, он на другой планете?

— Насчет набора, не знаю, а вот паспорт… — на некоторых планетах еще сохранился визовый режим.

Черт! А ведь все начиналось так хорошо… ну, почти хорошо.

«Я пишу эти строки не в надежде быть понятым или прощенным, и уж конечно не в достойной уважения попытке оставить след в истории. Во всяком случае — надеюсь, что это не так. Я говорил это себе, обдумывая данные записи. Я говорю это себе, выводя их. Но человек может врать, даже себе. Особенно себе. По моим наблюдениям, наиболее изобретателен во лжи он, оправдывая собственные поступки, именно перед собой. Нечего и говорить, что в оправдании нуждаются в большей степени неблаговидные дела. И первые две строки похожи именно на оправдание, и в то же оправдание, следует придумать причину сотворения этих записей. Для себя — в первую очередь, для возможного читателя — в… какую-то, может, предпоследнюю.

Итак, я пишу эти строки не в надежде быть понятым или прощенным… для чего же я их пишу? Не знаю, понимаю ли я сам, и поймет ли меня возможный читатель, просто… в какой-то момент возникла… созрела… возопила… необходимость, именно необходимость выложить… выплеснуть… запечатлеть… на бумаге. Запечатлеть что? Да все!

Нет, наверное, все-таки истинная причина — желание оставить след… нет, не след, хоть что-нибудь после себя. Призрачная надежда, что когда-нибудь, лет через сто, какой-нибудь студент-практикант откопает в запасниках библиотеки данные листки, и с них на него выплеснется жизнь… моя жизнь, пусть не вся, пусть часть, не скажу, что главная, ибо главной кажется та, что проживаешь сейчас; и на миг, короткий миг человек, Руслан, палач, телепат… оживет, и студент-практикант пройдет с ним, рука об руку, извилистыми и прямыми, холмистыми и ровными, грязными и… еще более грязными дорогами людской судьбы. Судьбы палача.

Итак, я — палач. Это имя, прозвище, профессия и проклятие. В некоторых устах — это ругательство…»

Руслан Сваровски отложил листок. Как странно — палач, написавший это — его тезка, и хотя имя не уникально и отнюдь не редко — словно читаешь сам про себя. Про жизнь, которую мог бы прожить… или прожил…

Может, когда-нибудь он оставит подобные записки о своей жизни. Если оставит, то начнет их примерно так:

«Утро выдалось на редкость жаркое. Если и бывают утра, обещающие нестерпимо адский день, то это оказалось как раз из таких.

Тень от эвкалипта укрывала небольшую деревянную лавочку. Через какой-то час, тень переползет дальше, и лавка подставит крашеную спину под выжигающие лучи солнца.

Море, обычно рождающее и дающее прохладу, в этот день, словно нарочно, дышало огненным паром.

Шелковая цветастая рубаха быстро намокла и прилипла к телу, прибавив несколько пятен к пестрому рисунку.

Ожидая жаркого дня, Руслан щедро намазал подмышки антиперспирантом, так что сейчас — вопреки физиологии — эта часть рубахи оставалась сухой.

Марта опаздывала.

Она всегда опаздывала, но непунктуальность девушки, как ни странно, ни в коей мере не раздражала Руслана. Если потребуется, он было готов ждать ее вечно, как ни высокопарно-затасканно звучит эта фраза.