Феликс Кривин - Хвост павлина

«Что это вы, пан-сударь, то самое? Да ведь это же, пан-сударь, продажность, да ведь это же душу продают, а разве вы не знаете, пан-сударь, что это то самое? Если бы тот, пан-сударь, кто покупает, понеже, пан-сударь, он за деньги покупает доверие, да где же вы видели, чтобы такой человек, паи-сударь, впоследствии то самое?.. А совесть где? А совесть, пан-сударь, где? А душа, пан-сударь, а совесть где? А то самое, пан-сударь, где?»

Невежество учит, создает свои концепции, дефиниции, элоквенции (все это его излюбленные слова), невежество выступает против невежества, разве вы не видите, сударь, что против невежества выступает невежество, что продают разум и душу, что совесть продают?

«Весь город — наши дети, наши матери и наши жены исполнены огромной благодарности к вам, господин директор. И если вы должны покинуть город, то за вами потекут реки наших слез…»

Такую речь подготовил и собирался произнести молодой учитель на вечере, посвященном проводам директора школы. Но внезапно на вечер явился староста. И учитель произнес такую речь:

«Весь наш город — наши дети, наши матери и наши жены исполнены огромной благодарности к вам, высокочтимый господин староста! И если бы вы должны были покинуть наш город, то за вами следом потекли бы реки наших слез…»

Затем пели «многия лета» старосте и шикали на оттиснутого» угол директора, который фальшивил.

Образованное невежество — это не простое невежество: оно умеет не фальшивить и всегда знает, кому петь «многия лета». О, сударь, оно знает, оно хорошо знает, сударь, то самое, оно хорошо знает, сударь, то самое, оно отлично знает то самое, чего образованию никогда не узнать.

Юмор — это соломинка, которая никого не спасает. Но когда за нее хватаешься, делаешь движение, которое помогает держаться на воде.

На прилавке двухтомник Гоголя — два любовно изданных тома. Они завернуты в целлофан, а между ними стыдливо прячется сборник современного поэта. Он надеется, что его не заметят и купят вместе с двухтомником Гоголя.

Ему ведь тоже нужно дойти до читателя, но своим ходом дойти он не может. Как солдат солдата выносит из боя, так его несут в бой.

Никто не верит, что он победит, верят, что победит любовь читателя к Гоголю. Любовь к Гоголю настолько сильна, что ее хватит на десяток таких поэтов. А если взять еще любовь к Пушкину, Толстому, Чехову… Сколько таких поэтов можно вынести в бой!

Нет, они не сожгут своих «Мертвых душ», а, напротив, издадут и переиздадут многократно. И пойдут к читателям мертвые души их книг…

Как солдат солдата выносит из боя, так снова и снова понесут их в бой Гоголь, Пушкин, Толстой, Булгаков и Паустовский…

В литературе цель оправдывает средства лишь при условии, что средства художественные.

На вопрос, кто автор «Похвального слова глупости», почти половина опрошенных назвали авторов критических статей.

На афише вместо «драма в двух действиях» пишут либо «дама в двух действиях», либо «дрема в двух действиях».

Молодые театралы предпочитают даму в двух действиях, пожилые — дрему в двух действиях, поэтому на драму в двух действиях народ не идет.

Двести лет назад вышел в свет сборник сказок под названием «Лекарство от задумчивости и бессонницы».

Бессонница до сих пор не проходит, но задумчивость удалось излечить.

— Что ж ты стоишь? Ведь я тебя не бью!

Эти слова гоголевского Ивана Ивановича дали богатые плоды в пьесе Назыма Хикмета «А был ли Иван Иванович?»

И вот уже Ивана Ивановича благодарят за то, что он не бьет, и вот уже благодарят за то, что бьет, не обходя вниманием.

И уже за битого двух небитых дают, и уже трех небитых дают, и уже некого давать, потому что все битые.

Да, изменился Иван Иванович в пьесе Хикмета. Пусть попробует с ним поссориться Иван Никифорович! Не посмеет!

Потому что если посмеет, тотчас возникнет вопрос: а был ли Иван Никифорович?

— Нам нужна вся правда! — говорит полуправда.

— Нам нужна полуправда! — говорит четвертьправда.

А что говорит вся правда?

Она молчит.

Ей опять не дают слова.

Медицину укоряют:

— Ну что вы все о больных да о больных? Как будто у нас мало здоровых!

Милицию укоряют:

— Ну что вы все о преступниках да о преступниках. Как будто у нас нет честных граждан!

Честных людей укоряют:

— Вот вы в заявлении пишете: украли, мол, то да се. А почему вы о том не пишете, чего у вас не украли?

И честные люди говорят:

— Потому что мы честные граждане, но мы не сумасшедшие граждане.

А сатира не решается так отвечать. И когда ее начинают укорять, что она за недостатками не видит достижений, она смущается, послушно протирает глаза и начинает видеть одни достижения.

И опять ее укоряют:

— Достижения — это хорошо. Но почему в сатире нашей мало сатиры?

Сатира, которая призвана вскрывать язвы общества, достигла больших успехов по части анестезиологии. И хотя вскрывает хуже, но значительно лучше умеет усыплять.

Наша улица Толстого выглядит иначе, чем десять лет назад. Сносятся старые дома, на их месте вырастают новые…

Так же и сам Толстой меняется с годами: новые поколения читают в нем не совсем то, что прежние поколения. Сносится старое, обветшалое, и неизвестно, какие небоскребы откроются в его творчестве через двести лет.

Время для гения не губительная, а питательная среда. Гений растет, впитывая в себя время.

Пушкин где-то пишет, что будущее представляется ему не в розах. Сама напрашивается рифма: в неврозах.

Будущее не в розах, а в неврозах.

Это его будущее.

А наше?

К прошедшему веку рифму найти легко, но даже Пушкин не мог найти ее к будущему.

Я живу в древней Греции, выхожу с декабристами на Сенатскую площадь… Нереальная жизнь, но есть в ней прекрасное качество: из нее можно строить что угодно.