Дмитрий Лычковский - Когда был Ленин мумией

Надя промолчала, только пошла, бедная, некрасивыми багровыми пятнами по опухшему лицу. Наркомы повалили из мавзолея деловитой гомонящей толпой. В опустевшем зале к саркофагу боязливо приблизился брат Митя. Стоял бледно-серый, как застиранное полотно, молчал, часто-часто моргая. Вспомнилось, как точно так же пытался он ресницами удержать слезы в детстве, когда Володя озорно откручивал ноги тройке коней из папье-маше, рождественскому подарку брату от няни. Ильич хотел Мите подмигнуть, но вовремя спохватился, что глаза у него теперь стеклянные. Кто знает, какой цвет придали им врачи-мучители — желтый, красный или вообще обделили цветом. А у Мити психика слабенькая.

Коба пришел через несколько дней. Долго высился над саркофагом, ритмично попыхивая трубкой и пуская дым сквозь прокуренные желтые усы, затем поморщился и недовольно спросил:

— Почэму без кэпки? Кэпка гдэ?

Честно говоря, Ильич даже обрадовался. В деревянном Мавзолее было прохладно и у него фантомно мерзли уши. И вообще, кепка создала бы в гробу ощущение некоторого домашнего уюта. Но из разговоров растерянных порученцев он понял, что Надюша отказалась отдавать ленинскую кепку наотрез. Сталин бранился на грузинском, угрожал, что она за эту кепку ответит по-большевистски перед всей партией, однако сделать ничего не смог.

И потянулись дни, похожие один на другой. Люди из толпы, мерно шагающей мимо саркофага, тянули шеи Ильичу навстречу, а потом поворачивали головы, пожирая его глазами до последнего, так что временами Ленину казалось — это не они движутся мимо, все наоборот: это он едет в гробу на колесиках вдоль нескончаемой шеренги, принимая парад мирового пролетариата. Лишь смена караула обрывала эту оптическую иллюзию.

Товарищи по партии наведывались большей частью по вечерам, когда двери мавзолея наглухо запирались и зал пустел. Не забывала Ильича и Наденька, в глазах которой, похоже, навечно поселилось чувство вины. Она еще не сдавалась, строила какие-то планы борьбы. Однажды шепотом зачитала перед саркофагом обращение, которое намеревалась опубликовать в газетах: «Товарищи рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки. Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память — всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим…» Однако судя по тому, что в положении Ильича ровно ничего не менялось, обращение опубликовать не удалось.

Однажды вместе с Крупской у саркофага появился Михаил Степанович Ольминский, глава комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б), которого Ильич при жизни весьма ценил за критическое и на редкость язвительное перо. Цепко оглядев былого соратника из-под кустистых бровей, Ольминский задумчиво поскреб окладистую бородку и неожиданно предложил организовать среди старых большевиков движение «Ленина на мыло!».

— А что? — воодушевляясь, развивал он свою мысль. — Намного полезней, если бы трупы использовались рационально. Убежден, любой из нас был бы рад и после смерти делом послужить народу. Я вот намерен послать в адрес ЦК завещание: чтобы мой труп был отправлен на утилизационный завод без всяких обрядностей, на заводе жир пускай пойдет для технических целей, а прочее для удобрения.

Наденька беззвучно ахнула и поспешно повела Ольминского прочь.

Через шесть лет деревянный мавзолей заменили на мраморный. Ленин ожидал перемены жилья, отмокая в стеклянной ванне, заполненной глицерином, формалином, ацетатом калия, спиртом, хинином и чем-то еще, столь секретным, что об этом знали только Воробьев и его коллега Збарский. Такие длительные, протяженностью в месяц ванны Ильич принимал каждые полтора года и, хотя вначале считал их мелкобуржуазным чистоплюйством, после даже полюбил. В конце концов, это была хоть какая-то смена впечатлений.

В новом мавзолее народная река, огибающая саркофаг с трех сторон, стала еще шире, еще полноводней. Школьников приводили сюда целыми экскурсиями, рабочих — делегациями. Характер реплик менялся, смысл их Ильич уже не всегда мог угадать:

«…на Украине мать сына съела…»

«…был Бухарин да весь вышел. Снят со всех постов как правый уклонист…»

«…я себя под Лениным чищу…»

«…на селе голодают, а жидам указом Политбюро мацу из-за границы присылать разрешили….»

Слово «правый уклонист» Ленину решительно ничего не говорило. И вообще, как можно удалить от революционных дел Бухарина? Николай Иванович — светлая голова, член РСДРП с 1906 г. На его руках Ильич, между прочим, умер. В партии царил какой-то бедлам, и Ленин мучился, не понимая его причины.

Хранители его тела, Воробьев и Збарский, изъяснялись немногим ясней. «Груня, домработница моя, — говорил Збарский, накладывая на лицо Ильича салфетку, пропитанную формальдегидом, — сказала, что на рынке цены опять подскочили. Стакан подсолнечника, вообразите, коллега, уже стоит столько, сколько раньше ведро!» «И все-таки грех жаловаться, Борис Ильич! — отзывался Воробьев, тщательно протирая ленинскую лысину тампоном, смоченном в уксусе. — К нашим услугам спецраспределитель. И потом стоящие вещи всегда можно купить в Торгсине. Вот я там на днях приобрел костюм и весьма доволен: настоящее немецкое качество».

Ильич был возмущен до глубины души. «За то, что ты превратил меня в чучело, — мысленно обличал он Збарского, — партия отвалила тебе 25 тысяч рублей. Это при месячной зарплате рабочего в 50 рублей! И что же? Пожертвовал ли ты хоть копейку на борьбу с контрреволюцией? Нет, нет и нет! Все потратил на обывательские нужды, на дурацкие котиковые шапки и сочные бараньи котлетки».

Странное дело: Воробьев, получивший гонорар вдвое больше, в Ильиче такой неприязни не вызывал. Возможно, потому что никогда не позволял себе с пациентом вольницы и панибратства. Тогда как Збарский обходился с Ильичом вопиюще бесцеремонно. Однажды в присутствии западных журналистов, отвечая на вопрос «А не восковая ли это кукла?», он преспокойно открыл стеклянную крышку, нагло ухватил вождя мировой революции за нос и начал мотать его голову вправо-влево. Ах, как остро жалел Ильич, что не мог в тот момент высморкаться в его мягкие, теплые, пропахшие йодом пальцы.

В знак протеста Ленин даже решился на пролетарскую забастовку. Силой мысли он вынудил свое тело отторгать формальдегид — и, к великому замешательству медиков, введенная ими посредством спринцовок и инъекций жидкость внезапно давала задний ход, выливаясь наружу через телесные отверстия. Коих у Ильича, к слову, теперь имелось больше, чем у других людей. Дело в том, что Воробьев и Збарский, заручившись письменным разрешением партии, понаделали в туловище вождя микроскопические ходы, дабы оно впитывало бальзамовые ванны, как губка.