Михаил Успенский - Семь разговоров в Атлантиде

— А страна?

— Страна и страна.

— Ну как-нибудь да должна ведь называться?

— Не называется никак, и все.

— То болтаешь все подряд, то тайны какие-то… Вы, может, гамфасанты?

— Не знаю. Может, и гамфасанты.

— А не авгилы, часом?

— Может, и авгилы.

— А давно здесь живете?

— Как это — давно?

— Ну, сколько лет?

— Каких таких лет?

— Да годов же!!!

— Опять он про года. Живем и живем.

— А кто главный у вас? Есть ли рабы? Много ли их? Хороши ли ремесла?

— У нас главный — Держатель. Без него бы все развалилось. Я тебе про него уже сообщал. Рабов у нас очень много: весь мир. Ремесла нам ни к чему, у нас и так все есть.

— А ученые люди есть? Мне к ним нужно.

— Ни к чему нам ученые люди. Мы сами ученые. У нас есть словечко, а в нем сила.

— Что за сила — слово?

— А большая сила.

— Да я понимаю, что большая. Вот мы с тобой разговариваем… Э, погоди! На нашем ведь языке разговариваем! Ты его откуда знаешь?

— На каком таком вашем? Язык и язык.

— На разных языках люди говорят. Левкоэфиопы есть. Рот откроет — и дыр-дыр, быр-быр. На пальцах торгуемся.

— Знаем и эфиопов. Черненькие такие, стыда не знают. Да только нету их.

— Да как же нету? Страна даже есть специальная — Эфиопия. У них золота навалом…

— Золота и у нас навалом. А эфиопов нет. Сдуло их наше словечко.

— Это ты прилыгаешь. То нильской страны нету, то эфиопов. Куда же они делись?

— А так. Нету и все. От них одно беспокойство.

— И нильской страны нету?

— Ясное дело, нету.

— А гробницы их, пирамиды? Ох, здоровы, ох, я видел!

— Да вон, выгляни за ворота. Видишь, одна стоит?

— Калям-бубу! Она же у вас не так стоит! Она же так грохнется — всех передавит! Кто же так пирамиды ставит — на маковку?

— Мы. Захотели и поставили. От нее тень.

— Спасите, Эники да Беники!

— Это кто еще?

— Калям-бубу дети. Один луну водит, другой моря баламутит. Ой, спасите! Может, у вас и висячие сады есть?

— Есть, конечно. Все как один висят. Корни в небо, ветками земли едва касаются.

— Э, боюсь я вас. Заверни меня обратно, человек ворот, а я тебе за это половину денег отдам.

— Не знаем никаких денег. И заворачивать тебя не буду.

— Ну так я пешочком пойду. Дело привычное, да еще Калям-бубу пособит.

— А тебя же словечко держит. А, не идет нога? И другая? Прилип?

— Не мучай ты меня. Позови кого поглавнее.

— Позову, как не позвать. Где тот камушек, что у нас за денек-то почитался?

— Чего шепчешь-то?

— Не твое дело. А ну, пошел!

— Калям-бубу! Камешек сам попрыгал! Боги, глядите-ка во все глаза: за угол завернул!

— Конечно, за угол. Там караулка. Не поскачет же он прямо к Держателю.

— Ты чародей, что ли?

— Человек ворот. Самому ходить — была охота… А, вон и начальство идет. Воскресни с восходом, начальство!

— Тебе того же, человек ворот. Кто это у тебя тут?

— Говорит, дело есть. Товар, говорит. Наш человек прислал, говорит.

— Еще что говорит?

— Еще глупости говорит. Заразу эту круглую славит. Калям-бубу какого-то нахваливает. Не наш человек, словом. Просит отвести его к ученым людям.

— Так. Кроме тебя кто его видел?

— Никто.

— Порадовались боги. Ну так сгинь, человек ворот, у которого трое детей, у которого вчера собака ногу сломала, у которого отец от плохой браги помер, у которого брат косой, у которого колено к дождю болит, который воды во рту на посту не держит, который неведомого человека перевстрел — сгинь и пропади!

— Да начальство! Да помилуй! Эх, не милует… Пропадаю! Человек! Имени им своего, смотри, не…

— Калям-бубу! Куда мужика дели?

— Сгинул да пропал. Имя назови мне.

— Э… Как бы сказать ловчее…

— Назови имя.

— Да мы так, по торговому делу. Купец я, и все.

— Не лги, купец.

— Да я знал имя с утра, как из дому-то вышел, да забыл. Об словечко какое-то запнулся, башкой об камень — слово-то и вылетело из нее. Набросали словечек — пройти нельзя, а сами строжатся. Вот и шишка, коли не веришь.

— Шишка, верно, свежая… Откуда будешь?

— Издалека. Перенесен словечком.

— Понятно. Страна какая?

— Какая у нас страна? Живем на дубу, молимся Калям-бубу, бабе его, детям и всей родове…

— Ты, видно, врешь. Надо тебя помучить.

— Не надо, начальство! Вот голова пройдет, я и вспомню. Вспомнил: я же привез кое-что. Надо к главному начальству.

— А что привез, не забыл?

— Накрепко помню.

— Как же так — имя не помнишь, это помнишь…

— А как человек в беспамятстве за свое добро обеими руками цепляется? Так и я в голове.

— Занятно. Иди за мной.

— Не могу. Приклеен.

— Отлепись!

— Гляди — отлепился. Чудно! Далеко ли идти?

— Иди и иди.

— Иду, раз пришел. А за что ты, начальство, этого, у ворот?

— Надо. Побыл и хватит.

— А ты большое начальство?

— Эх, не такое большое, как надо бы. А для тебя — ох, какое большое! Хочешь, глаз на неподобное место переведу?

— Не хочу. Глаза мне для дела нужны. А что это у вас все люди молчком ходят?

— Надо так. Я здесь спрашиваю, а не ты! Они молчат потому, что воды в рот набрали.

— Для чего?

— Ловчее молчать. Опять спрашиваешь!

— А что же ты сам воды в рот не наберешь?

— Я на службе. Мне допрашивать нужно, докладывать нужно… Тьфу ты, опять спросил, а я ответил. Молчи! Уже пришли.

— Э, да это же троглодитсякого царя дворец! Я его видел, когда в первый раз торговать ездил.

— Нету такого царя, а дворец наш.

— Да ведь он точь-в-точь такой же.

— Какой же он должен быть? Молчи, на кол посажу!

— Да я уж и так молчу, стараюсь…

— Сейчас предстанешь перед Большим Начальством мудрости и Большим Начальством Покоя…

— Твое дело — мудрость, мое — покой. Надо этого пришлого сразу, чтобы раз и нет.

— Нет, чтобы раз — и нет, это в другой раз. Его же прислали. Зря не пришлют.

— Чую, чую, что ничего не чую. Провижу, что ничего не провижу.

— Не твое это дело — провидеть. Твое дело — чуять, вот и чуй. Да, начальство ворот ты того… Все про него ведаешь?

— Ясно, что все.

— Как про меня? Или как я про тебя?

— Э, не шути. Плохо кончится.

— Ладно, воздержусь. Пусть войдет. Выспросим, тогда посмотрим, что с ним делать.

— Многих вам лет, большое начальство!

— Чего многих?

— Лет, чего же еще. А, вы ведь лет не знаете…

— Мы знаем все. А этих твоих лет у нас нет как нет. То-то мне начальство ворот жаловалось, что он все спрашивает. Что ты все спрашиваешь?