Любен Дилов - Жестокий эксперимент

– Я первый завязываю знакомства.

– Скромничаете. Вас любят все и всюду. За исключением коллег, разумеется. А они просто завидуют вам.

– И ваш муж?

– Нет, у моего доцента не хватает времени на простые человеческие чувства.

– И почему это коллеги завидуют мне? У всех у них виллы не чета моей тростниковой хижине, у всех машины куда дороже моей, все взяли в жены молодых и красивых, как вы, женщин.

– Для них и ваша хижина – не более чем проявление снобизма.

Это задело его, и он бросил:

– У меня нет денег на виллу, да и не нужна она мне.

– Ну а зачем вы обращаете на них внимание?! – засмеялась она. – Ведь они утратили Вселенную, а вы – нет.

– Видите ли, сознательный одиночка смотрит на мир как на сборище эгоистов, которых не связывает друг с другом ничего, кроме материального интереса. Поэтому в первую очередь он утрачивает связь с человечеством. Забывая же, что Вселенная состоит не только из человечества, утрачивает и ее. Думаю, нечто подобное хотел сказать и Лоуренс. – Она не уловила иронии и выжидающе смотрела на него своими темными, подозрительно блестящими глазами, которые пугали его своей экзальтированностью. Нет, не попытка флирта была тому причиной – в глазах ее сквозила какая-то застарелая боль, которую он сейчас невольно разворошил.

– Неужели такой умный человек, как вы, одинок? – грустно спросила она.

– Есть разное одиночество – плохое и хорошее. Человек бывает одинок не только от большого ума. Одиноким его делает толпа. Здесь, в городе, мы ненавидим друг друга, потому что нам тесно. Экологические проблемы вида, как говорят популярные антропологи. Но вы не представляете, какая благодать в море, вдали от берега. Там я люблю всех. Даже скутеристов! Но, к сожалению, никто не учит человека умению уединяться.

– Да и не каждый может позволить себе приобрести яхту, не так ли?

Он взглянул на нее желая понять, почему она все поддевает его, и наткнулся лишь на подозрительно блестящие глаза.

– Нe сердитесь, просто я завидую вам! Человек действительно должен любить что-то, что выше него, иначе он пропащий.

Профессор долго и терпеливо приучал себя уметь слушать людей, серьезно относиться ко всему сказанному ими.

– – Знаете, когда меня спрашивают, люблю ли я море, меня всегда одолевают сомнения. Я – дитя города, и вся моя жизнь прошла в кинотеатрах и школьных классах, в аудиториях и кабинетах. Но я постоянно испытывал потребность в связи с ним, отсутствие моря мучило меня. Поскольку из меня не получилось экспериментатора, я занялся теорией, и природа снова оставалась для меня математической абстракцией, произвольной игрой каких-то там частиц. Вы понимаете меня, да? Только вдали от берега я чувствую себя перед ним, точно перед чем-то осязаемо целостным. Как вам это объяснить… своего рода противоядие от профессиональной испорченности. Кроме того, я всегда боялся моря, еще с детства. А мне необходимо было одолеть этот страх! – поспешил он закончить свои оправдания, поскольку что-то внутри него настойчиво требовало сообщить и еще об одной причине, из-за которой он боролся со своей водобоязнью. – Словом, я хотел сказать, покажется это вам снобизмом или нет, но если человек приезжает к морю не просто как отдыхающий, он должен наладить с ним какую-то свою интимную связь.

Он огляделся. Кафе совсем обезлюдело. Пустынной была и открывавшаяся перед ними площадь… Летнее марево сонно корчилось над асфальтом. Над витринами магазинов опустились пестрые козырьки. Все вокруг напоминало закрывшуюся ярмарку, оставившую после себя жгучую печаль по ушедшему веселью.

– А море снится вам?… У вас какой знак зодиака?

– Во сне я по-прежнему боюсь его, – ответил он, однако скрыл свое отношение к модному увлечению астрологией. Это оскорбляло его как ученого.

– Амбивалентность. Так, что ли, это называется? Любовь-ненависть?

– Нет, для меня море – не любовница, как принято говорить среди моряков, но вообще… Всего лишь кабинет космогонии. А ведь человек может любить и свой кабинет, не так ли? Может иногда и ненавидеть его.

Несмотря на его сдержанность и серьезность, она оставалась по-прежнему непонятно возбужденной, ершистой.

– Не очень-то уютный кабинет.

– А я и не припоминаю, чтобы какое-то великое открытие было сделано в уютных кабинетах. Впрочем, я и здесь не преуспел.

– А почему вы не рисуете море? Я не заметила в вашей хижине таких картин…

– Потому что боюсь его. А вы – любите?

– Только как место, где можно загорать, – засмеялась она.

И убрала со стола локти, так как официант наконец-то сподобился принести кофе и напитки, торопливо извиняясь при этом, что, мол, плита была выключена и пока нагрелась…

Поняв, что таким образом официант решил отомстить ему за давешнюю невежливость, он пожурил его:

– Мог бы сначала коктейль принести. Чарли, Чарли…

– Виноват, профессор! – нагло ухмыльнулся тот и, подчеркнуто вежливо поклонившись, удалился.

Возникшая в разговоре пауза позволила профессору получше разглядеть женщину. Ее руки, давно переходившие в плечи, были гладкими и смуглыми, поскольку первыми принимали солнечные лучи. Грудь выпирала мощно. Наверное, и она тоже была покрыта темным загаром. Ничем не поддерживаемая, она производила впечатление тяжести и твердости. Женщина не мешала ему разглядывать себя, нарочно отведя взгляд в сторону, и он продолжал купаться в удовольствии от ее красоты.

– Может, вы скажете какой-нибудь тост? -

произнесла она вдруг. Для него же это прозвучало как «хватит разглядывать меня». И он виновато поднял бокал:

– Извините!

Она первая прикоснулась к его бокалу и первой попыталась сгладить возникшее ощущение неловкости:

– Я и не знала, что вы такой хороший художник. Особенно мне нравятся ваши картины иных миров!

Он отметил про себя, что, должно быть, в тот вечер она ухитрилась посмотреть его картины. При свете керосиновой лампы они выглядели действительно впечатляюще.

– Это неприлично – смеяться над странностями старого человека! – пошутил он.

Она засмеялась неестественно громким смехом или была чуть-чуть истеричной, или смущалась – и брякнула, теперь уже действительно что-то неприличное:

– А сейчас вы напрашиваетесь на комплимент, не так ли? В картинах я, может, и не понимаю ничего, но мужчины в общем и целом мне понятны.

Он смущенно склонился над чашкой с кофе. Старея, профессор все чаще стал подмечать за собой, как под тем или иным предлогом ищет подтверждения тому, что он все еще сильный и красивый мужчина, хотя интерес женщин к нему в последнее время даже возрос.