Олег Овчинников - И все будет…

– Старая ходуля! – кричит девочка в пальто. Ее немотивированное, и оттого – особенно обидное оскорбление долетает до Ольги одновременно с очередным снежком.

– Везет молодую! – подхватывает вторая.

– Старая ходуля везет молодую! – кричат девочки разноголосым хором и заливаются громким смехом. В этот момент они уже больше похожи на то, какими должны быть нормальные тринадцатилетние подростки.

Старая?! Да ей же всего двадцать семь!

– Оставьте меня в покое! – кричит Ольга слишком резким, срывающимся голосом, уже не заботясь о том, чтобы ребенок не проснулся. И слезы бессилия текут по щекам, и это доставляет девочкам явное удовольствие.

Еще один снежок громко ударяется по натянутой как барабан крыше коляски.

Все! Ребенок уже не спит.

Ольга берет его на руки, прижимает к груди, плечом прикрывая от возможного обстрела.

– Мама, мама! – кричит дитя.

Девочки прекращают огонь, замирают с выражением крайнего изумления на лицах. Неиспользованный снежок падает из разжавшихся пальцев. В их глазах – удивительное сочетание чувств: открытое недоверие и, вместе с тем – страстное желание верить. Так смотрели бы убежденные атеисты на спустившегося с небес Бога.

Глубокий вдох и -

Безмолвное оцепенение длится бесконечно долго. Наконец, девочка с открытым лицом, на котором сейчас написано искреннее раскаяние, решается подойти. Ее подруги, понуро обратив взгляды к земле, плетутся следом.

Девочка подходит совсем близко, заискивающе пытается улыбнуться.

– Простите… Мы же не знали…

– Да ничего, – усталым голосом отвечает Ольга, отражая ее улыбку. – Ничего страшного ведь не произошло.

Руки ее отряхивают остатки снега с мехового комбинезончика младенца. Заправляют под шапочку непослушную выбившуюся прядь волос.

Девочка зачарованно смотрит на ребенка. Просительно поднимает глаза:

– Ой, а можно мне его по…

…лудня осталось всего 15 минут. Нужно спешить, в двенадцать магазин закроют на два часа.

Снова пошел снег. Крупные, голубоватые хлопья опускаются на одежду, на верх коляски и лежат, не тая.

Два квартала вниз по проспекту, три ступеньки вверх по лестнице, и двери продуктового магазина – последнего еще не закрытого в этом районе – гостеприимно распахиваются перед ними.

Рыжеволосая продавщица Людмила… Ольга все время забывала ее отчество. Что-то примитивное – то ли Валерьевна, то ли Витальевна. Старше Ольги не больше чем на пять лет. Максимум – на семь. Но обладает таким внушительным видом, что невольно хочется назвать ее по имени – отчеству. Может – Васильевна?

Рыжеволосая продавщица Людмила покидает свое насиженное место – на стуле с высокой спинкой, за давно бездействующим кассовым аппаратом, где обитает всегда, когда нет покупателей – и идет к ним навстречу, на ходу примеряя на лицо свою дежурную улыбку. Ее манера беседовать, постоянно глядя исподлобья прямо в глаза собеседнику, и кокетливо прикрывать рот, когда смеется (на самом деле, у Людмилы не хватает одного зуба слева на нижней челюсти) – все это очень раздражает Ольгу. Но продавщица, похоже, этого не замечает и говорит, говорит, говорит… Даже когда Ольга сразу по приходу узнает, что нужных ей продуктов сегодня нет, ей редко удается покинуть магазин раньше, чем через пятнадцать минут.

А что делать? Таков ритуал.

В конце концов, разве не вся наша жизнь, сложена, как из кирпичиков – из маленьких ритуалов, незаметных привычек и негласных традиций? И разве не они помогают человеку остаться самим собой, не согнуться под ударами судьбы, создавая хотя бы иллюзию стабильности даже в самой нестабильной ситуации?

Ой, как она рада их видеть! А то сидит тут все одна, да одна. Ну, как дела у маленького? Это хорошо, хорошо. Главное – чтобы здоров. Ой, а он не слишком сильно закутан? Слишком утеплять – это ведь тоже вредно. Ну хоть бы личико. Тут то, в помещении, безопасно. Ладно, ладно, пусть так. А глазки то, глазки! Весь в мамочку. Вон как уставился! Как будто что понимает. Он как, не сильно капризничает? А ночью? Ну, тут уж ничего не поделаешь. Все они, мужики…

Фраза так и остается незаконченной, но обе они понимают, что было бы гораздо спокойнее, если бы она и не начиналась. Мгновение тишины, заполненное неловкостью.

Ну ничего, ничего… Нет, еще не приезжала. Может быть – в пятницу. Хотя разве можно сейчас с уверенностью… Нет, крупы нет. Никакой. Зато, ха-ха, мяса – хоть заешься. Станешь тут, на такой работе… Да, она отложила бутылочку. Специально для них. За окошко, в сетке вывесила. Да, как морозильную то переоборудовали под… ну, сами понимаете… так только за окошко. А грудь что, совсем не берет? Взрослеет, взрослеет. Просто на глазах… Да нет, не должна. Просто ледяная. Надо будет дома подождать, пока оттает. Только не нужно кипятить, а так чтобы, само.

Ольга продолжает благодарно кивать и начинает пятиться к выходу.

Да не за что. Хорошо, если привезут. Обязательно отложит. Всегда рада. А то одной здесь иногда так…

Интересно, умолкла ли она там, за закрытой дверью, когда поняла, что осталась одна? Или так и продолжает свой монотонный диалог с тенью?

Неприятная женщина. Слишком нервная. Если пообщаешься с ней достаточно долго – сама становишься нервной. Одинокие – они все такие. И ребенка все время норовит потрогать. А кто знает, что она этими руками… Раз у них там даже продукты на полу свалены. Нехорошо, конечно, так думать, но… Нет, все-таки крайне неприятная женщина!

Ольга не удивится, если вдруг выяснится, что она иногда по вечерам наведывается в морозильную, чтобы… ну, сами понимаете.

Теперь домой через бывший Детский Парк. Вид голых, мертвых деревьев, почти до самой верхушки покрытых густым серым мхом, повергает в уныние. Зато так гораздо короче.

Налетевший порыв ветра раздувает полы плаща. Привычным движением Ольга подгибает края одеяла, чтобы ребенку стало теплее. Проверяет, на месте ли со…

…седнего дома. И как она не замерзает, сидя вот так, неподвижно? Или она уже давно умерла, примерзнув к лавке?

Нет, глаза у старухи живые, взгляд их прикован к Ольге и коляске с ребенком.

– Здравствуйте, – неуверенно произносит Ольга.

Старуха молча совершает легкий кивок.

Ольге показалось или ребенок действительно шевельнулся? Дом надежно защищает от ветра, Ольга берет сына на руки.

– Мама! – отчетливо произносит он и повторяет чуть тише, – мама…

А ведь Людмила права. Действительно растет на глазах. Вот, даже голос, еще недавно тоненький, как соль-диез второй октавы, сейчас окреп, в нем явно проступают… нет, еще не мужские, но… мальчуковые интонации.