Александр Торин - Жизнь и удивительные похождения Степы Шишкина

— Знаю, Толя, знаю.

И о чем это он? Может быть, повышение хочет дать, а может и совсем наоборот, — мелькнуло в голове у Шишкина, но, взглянув на часы, он тихо чертыхнулся и побежал к выходу из здания.

В магазин игрушек попал он за десять минут до закрытия, схватил коробку с куклой «Барби», и в начале десятого был дома.

— Это папа пришел? Папа? — звонким голоском закричала дочка. Степан поцеловал ее в головку, пожелал спокойной ночи и прикрыл дверь в спальню. Ксения разговаривала с подругой, состроив мужу выразительную гримаску, из тех, какие делают женщины, ни за что не желающие прервать разговор, но делающие вид, что женский треп этот им в тягость. Не оставляя трубку, Ксения достала из холодильника тарелку с зелеными листиками и пластиковую бутылку с белым диетическим йогуртом.

— Опять салат, — с отвращением посмотрел Степа на зеленую массу.

— Погоди секунду, Ирочка. — Ксения оторвалась от телефона. — Степушка, ты верно забыл, что два дня в неделю у нас здоровое питание?

Из пластиковой бутылки на салат плюхнулась обезжиренная кислятина белого цвета.

— Забыл, Ксюш. Да разве все упомнишь.

— Да, Ирочка, извини. И что она тебе сказала? Ну и дура, — Ксения демонстративно развела руками, мол, ничего не поделаешь, и ушла в комнату.

Шишкин задумчиво поковырял вилкой листики шпината. Ему хотелось борща, наваристого, с мясной косточкой, такого, как готовила Евдокия Клавдиевна. С черным хлебом, чесночком. — Хоть колбаски взять, — Степан с надеждой направился к холодильнику, но тут в дверь позвонили.

На пороге стоял Василий, сосед по квартирному комплексу и сослуживец Степана. Василий приехал в компанию несколько месяцев назад, и пока суть, да дело, жил один. Семья его в количестве четырех детей и обширной деревенской жены, должна была приехать через пару месяцев.

Временное холостяцкое существование усугубило в Васе пагубные наклонности. Вася отрывался, в основном предаваясь страстному алкоголизму. Все в компании слышали о том, как он с похмелья заплатил за квартиру чеком с собственной зарплатой. К тому же, Василий частенько наведывался к соседям с невинным предложением послушать музыку и закусить.

— А что, Степа, холодный сегодня вечер, — заморгал Василий, показывая глазами на квадратную бутылку, торчащую из пластикового пакета. — Привет, Ксения. — Я говорю, рано у вас здесь холодает.

— Здравствуй, Вася, — холодно кивнула ему Ксения. — Опять не спится?

— Да время еще детское, — кашлянул Василий. — Не в духе сегодня? — понимающе подмигнул он Степану. — Бывает. Может, я в другой раз? Ты не стесняйся, скажи.

— Да нет, нет, заходи, — Степан заметил, что рядом с бутылкой свернулась в бумажном пакете кольцом колбаса, судя по аппетитному виду, из русского магазина.

— Я, Степа, ненадолго. Рылся сегодня в магазине, такой диск откопал. Это же молодость, помнишь, в общаге пленки друг у друга переписывали?

Дальше пошло как по писаному. Вася быстро опьянел, включил музыку на полную громкость и начал танцевать. В результате он разбудил дочку и соседей снизу, которые пообещали нажаловаться менеджеру.

Разгневанная Ксения демонстративно хлопнула дверью и ушла спать, после чего Степан с Васей еще около часа разговаривали шепотом на рабочие темы. Степан жаловался на институтского приятеля Толю, а Вася тосковал по аспирантуре, которую он бросил, получив работу на другом континенте.

Около полуночи произошло единение душ: коллеги сошлись на том, что всюду плохо, и Вася, наконец, отправился спать.

Шишкин вышел в дворик покурить. Он особенно ценил эти редкие минуты уединения. Вечер выдался теплым, в южном ночном небе мерцали звезды. В кустах шуршал какой-то зверь: то ли соседская кошка забрела, то ли опоссум, который время от времени совершал инспекцию жилых двориков. Легкий ветерок время от времени покачивал полые трубочки, висевшие около забора, уличный колокольчик мелодично позвякивал.

Степан жадно затянулся, выдохнул дым и попытался охватить мыслью бесконечность вселенной. Вид ночного неба наводил его на философские обобщения. Там, в черной бездне, пульсировали огромные звезды, мутная белесая россыпь млечного пути состояла из миллионов светил. Жизнь Степана, его физическая оболочка, и даже сознание казались ничтожными по сравнению с космосом.

Налетевший из-за угла теплый ветерок игриво шлепнул Шишкина по щеке, и колокольчики неожиданно чисто сыграли марш авиаторов.

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» — отчеканили они, после чего наступил полный штиль.

Степан подскочил, как ужаленный, он даже выронил изо рта сигарету. Будучи человеком технического склада ума, он понимал, что вероятность только что происшедшего ничтожна. «Выпил, расслабился, заснул», — успокоил он себя. — Однако, пора спать…

Снова налетел ветерок. «Нам разум дал стальные руки крылья «— пропели полые трубочки, слегка сфальшивив на последней ноте.

Степан ущипнул себя за руку. Пришло ему в голову, что вероятности перемножаются, и еще почему-то, что если явление повторяется хотя бы два раза, то это закон. Он бросился в дальний угол сада, поближе к висячему колокольчику. Трубочки тихонько раскачивались.

— Твою мать! Неужели я сошел с ума? — Степан почувствовал, что ноги его немеют.

— Твою мать! — повторил гнусавый голос. — Его мать. Их мать. Ее мать. Наша мать. Родина. Еду я на родину.

Странный, светящийся шар висел справа от дерева. Внутри шара переливались разноцветные молнии фрактальной структуры. Из шара вытянулся протуберанец бледно-зеленого цвета, окутал Степана призрачным сиянием, и каким-то дьявольским образом всосал Шишкина внутрь. Последнее, что услышал Степан — торжествующее бульканье, как будто в туалете спустили бачок.

Когда Степан очнулся, ощущения его были более чем странными. Казалось, каждую клеточку Шишкина нанизали на звезду, или галактику. Миллиарды Степановых составляющих были разнесены в межгалактическом пространстве, и, что самое обидное, смотрели при этом маленькими глазками в разные стороны.

А сам Степа находился в мире теней. Тени, вернее, призрачные облачка, внутри у которых что-то мерцало, переливались в кромешной тьме, уходящей в вечность. В ушах у Шишкина что-то едва слышно побулькивало, как ненавидимый им унитаз в комнате, которую он снимал в студенческие годы.

Степа попытался пошевелить пальцами, и не смог этого сделать. Хуже того, нигде он не чувствовал прочной опоры, казалось, что он висит в невесомости, скованный невидимыми ниточками.