Салман Рушди - Гримус

Теперь позвольте объяснить вам кое-что. Я родился и вырос на горном плато в стране, которая все еще (мне хочется верить в это) носит название Соединенные Штаты, или, что более общеупотребимо, зовется Америндия. На плато мы жили на полном самообеспечении: иными словами, там можно было найти всю необходимую для аксона еду и материал для изготовления предметов быта и охоты. Ни один аксона никогда не спускался с плато и не ступал ногой на равнину у подножия гор; после ряда кровавых стычек, в ходе которых внешний лукавый мир узнал о том, как мы непорочны и несгибаемы, он оставил нас в покое. Насколько мне известно, Птицепес первая (и первый) из аксона побывала в долине; она первая научилась языку жителей нижнего мира, нашла в их жизни вкус и научилась понимать их обычаи.

Для того чтобы понять, почему Птицепес так поступила, необходимо вновь повторить, что оба мы, Джо-Сью и Птицепес, были сиротами. Моя мать умерла в родах за мгновение до того, как появился на свет я, откуда и пошло мое настоящее, изначальное имя — Рожденный-от-Мертвой. Джо-Сью меня поначалу дразнили просто ради злой забавы, а потом прозвище приклеилось. Что значит быть двадцатилетним парнем с именем типичного гермафродита, заставляющим всех доступных женщин с отвращением шарахаться от тебя из страха нарушить табу, предоставляю вам догадываться самим.

Отец умер вскоре после матери, оставив меня на полном попечении сестры Птицепес, которой тогда было тринадцать. Имя Птицепес не было дано сестре при рождении. Настоящего имени моей сестры никто среди аксона не знал или не мог мне назвать. В возрасте шестнадцати лет сестра сама выбрала себе достойное имя, по праву доказавшего свою храбрость.

Подобное редко случалось среди аксона, но нужно сказать, что после смерти родителей мы с Птицепес не пользовались среди сородичей горячей любовью. Дело было вот в чем: отношение к сиротам у аксона точно такое же, как в своре породистых охотничьих псов к приблудившимся дворняжкам. После того как наш отец отошел в мир иной, мы сделались все равно что париями, а некоторые особенности мои и сестры, которые будут упомянуты ниже, только отягощали наше и без того нелегкое положение.

Птицепес всегда была вольной натурой. Я говорю это с некоторой завистью, поскольку сам таким качеством ни раньше, ни сейчас не отличался. Ни табу, ни гласные или негласные законы племени никогда не были для нее указом. Еще совсем маленькой девочкой она проявляла большую тягу к луку и стрелам, с отвращением отвергая занятия домашним хозяйством и возню с ребятишками, что, конечно же, не могли одобрять старейшины. Для меня же такое увлечение родной сестры стало истинным подарком судьбы. Птицепес кормила нас обоих. На охоте в лесу она давала сто очков вперед многим мужчинам-аксона. Птицепес была прирожденной добытчицей. Добытчицей с широкими бедрами и высокой грудью. То есть со всеми теми первичными признаками, на основании которых причислять себя к добытчикам у аксона считалось никак невозможно.

Я становился старше, и неодобрительное отношение племени к нашей семье становилось все более прозрачным. Стоило мне появиться у колодца, как все разговоры мигом смолкали. Когда Птицепес шла между вигвамами, мужчины поворачивались к ней спиной. Задрав носы, аксона подвергали нас самому безжалостному остракизму. Изгнать нас из племени они не могли — мы не совершили никакого преступления. Но свою нелюбовь к нам сородичи выражали от души.

— Ну что ж, — сказала моя сестра Птицепес в день моего шестнадцатилетия (а каким юным и беспомощным шестнадцатилетним мальчиком я был!), — если они не желают иметь с нами дело, то мы спокойно обойдемся без них.

— Да, — отозвался я, — обойдемся без них.

Я сказал это печально, потому что хоть и находился полностью под влиянием сестры, но юношеское желание быть принятым среди своих было во мне еще очень сильно.

— Мы уйдем из племени и найдем себе друзей где-нибудь еще.

Птицепес проговорила это легко, небрежно, но определенно с вызовом. По всему было видно, что она обдумывала такую возможность уже давно, может быть, несколько лет подряд. Эти несколько коротких слов должны были изменить нашу тогдашнюю горькую жизнь, открыть нам новое будущее, возможно, дать другую судьбу. Само собой, Джо-Сью не стал спорить со своей взрослой, опытной, умной и мужеподобной сестрой.

Чего Птицепес мне тогда не сказала и в чем никогда не винила впоследствии, так это того, что причиной нашего разрыва с племенем, основной и главной, было не наше сиротство, не ее мужеподобие и самовольное избрание себе мужского ремесла и не ее манера держать себя свободно среди мужчин, в общем, совсем не она сама. Это был я, Джо-Сью.

Причин, имеющих отношение ко мне, было три: мой неопределенный пол; затем: обстоятельства моего рождения; и наконец: цвет моей кожи. Рассмотрим все по порядку. Родиться среди аксона гермафродитом было все равно что во всеуслышание объявить себя черным магом. Чудовищем. Дальнейшее мое развитие из среднеполого существа в «нормального» мужчину поразило всех и было отнесено на счет колдовства. Излишне говорить, что мало кому это понравилось. Второе, а именно мое появление на свет из мертвого чрева, уже содержало в себе отпечаток дурного знамения; коли я принес смерть уже самим фактом своего рождения, то смерть после этого должна была следовать за мной всюду, куда бы я ни пошел, устроившись наподобие ловчего сокола у меня на плече. И наконец третье — цвет моей кожи. Аксона были темнокожей и низкорослой расой. Уже к пяти годам всем стало ясно, что из меня выйдет: широкоплечий светлокожий великан. В дальнейшем эта генетическая разница — белый цвет кожи — только углублялась, и сородичи начали бояться и сторониться меня.

Нас боялись, но и уважали. На меня смотрели как на урода, но насмехались исподтишка.

Не нужно говорить, что я и моя сестра Птицепес были очень близки. Птицепес сильно переживала из-за моих ненормальностей, но никогда ни единым словом не выдала своей боли. Такова была ее любовь.

Таким вот образом, сам того не осознавая, я готовился к грядущему путешествию на остров Каф и пребыванию на нем. Я был изгоем среди племени, существующего в строгой изоляции от внешнего мира, и цеплялся за любовь к сестре, как утопающий вцепляется мертвой хваткой в кусок деревянной обшивки своего разбитого корабля.

В один прекрасный день, начав разговор о недозволенном, Птицепес открыла мне страшный секрет.

— Когда-то давно, когда мне было еще меньше лет, чем тебе сейчас, я спускалась с плато Вниз, — сказала мне она.

Я был потрясен. До сих пор одна только мысль о нарушении законов аксона заставляет меня холодеть.