Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения)

— О! — наставительно изрек Шумилкин, воздымая вверх палец. На запястье его встрепенулся синий дракон, чем-то смахивавший на курицу. Татуировку, видать, еще в школьные годы делал.

— О! — повторил он, затягиваясь сигаретой. — Но фактор осознания своего падения не всегда является вектором направленной эволюции! Вот суетишься ты, Хромой, портишь воздух и настроение порядочным людям, а какой в этом метафизический смысл? Ну вот скажи мне, зачем ты живешь?

Из опыта я знал, что молчать себе дороже. Надо попасть в струю.

— Да уж как-то получается так, Павел Андреевич… Жить-то надо, и некогда об ее смысле нам думать. Мы люди простые, книжками не балуемся…

— А я, значит, балуюсь? — моментально окрысился Пашка. Надо ж, какую чушь я сморозил. Теперь начнется пурга по заявкам трудящихся…

— Я неправильно выразился, Павел Андреевич, — выдавил я пересохшим горлом. — Вы уж меня простите…

— Ну уж нет, давай начистоту, Хромой, — завелся Шумилкин и даже сигарету изо рта вынул. — По-твоему, выходит, что мы, люди думающие, стремящиеся к духовности, элита нации — это детские погремушки? А назначение человека, значит, рыться в помойках и откармливать клопов? Высоты разума для вас недоступны и потому зловещи, и потому вы стремитесь опустить всех до своего скотского уровня! О, вы куда опаснее, чем кажетесь! Такие, как вы, когда-то зажгли костры инквизиции! На вашей совести и Бруно, и Галилей, и Пушкин с Лермонтовым! Хищные и жалкие твари, вы хотите отнять у нас Небо!

Пашка изливался еще минут пять, и даже щечки у него разрумянились, а мышиные бусинки глазок победно посверкивали в хилых лучах уползающего под горизонт солнца.

Все. Он заимел свой кайф, он испытывал райское наслаждение, и наверняка все бы кончилось оргазмом. Не подведи меня опять шкодливый язык…

— Павел Андреевич, — вставил я в краткий миг паузы, пока Шумилкин затягивался сигаретой. — А это вы в какой книжке вычитали, или так, из головы?

Кажется, Пашка поперхнулся дымом.

— Та-а-к, — откашлявшись, пролаял он казенным тоном. — Умничать изволим? А с чего бы это нам такими умными быть? Уж не с целью ли совершения противоправных деяний? Документики, гражданин!

Насчет моих «документиков» Пашке все было известно. Во всяком случае, то, что ему следовало знать. Но сейчас в голове его закрутилась новая лента — «Суровая Фемида, или жизнь по Уставу».

— А ну-ка, лицом к стене, руки развести, ноги на ширину плеч! — скомандовал Шумилкин. — Оружие, наркотики, драгоценности имеются?

Стоя в идиотской позе, я лишь судорожно вздохнул.

— А если поискать? — задумчиво протянул Пашка и не спеша принялся исследовать мои карманы. Я не дергался, зная, что все уже бесполезно. Хоть бы не в обезьянник… что угодно, лишь бы не в обезьянник.

— О, как интересно! — причмокнул Шумилкин, нашарив у меня за пазухой полотняный мешочек. Мой, можно сказать, сейф. — И что же там внутри?

Внутри было двести сорок рублей бумажками. Треть стоимости билета до Северск-Дальнего. Все, что имелось у меня в этой новой, неизвестно кем и для чего подаренной мне жизни.

— А мы, оказывается, богатенькие буратино, — сокрушенно покачал головой Пашка. — Чего и следовало ожидать. Рваные тряпки у нас — это лишь видимость, иллюзия… А содержание — темное и таинственное. И уж не в розыске ли находится сия дрожащая тварь? — риторически вопросил он окрестности. Но место было пустынным, и лишь крадущаяся по своим делам облезлая рыжая кошка могла слышать его слова.

— А уж неизвестно каким, но явно не честным трудом полученные доходы безусловно являются отягчающим обстоятельством. И думается мне, в горотделе крайне заинтересуются подобной темной личностью.

Все было понятно.

— Павел Андреевич, а может, так разойдемся? — подал я голос, не отрывая лица от пропитанных сырым холодом досок забора. — Вы же гуманный человек, интеллигент…

— Хм… — задумчиво протянул Шумилкин, помахивая пачкой засаленных червонцев. — Если посмотреть на это дело философски… Короче, можешь отлипнуть. На, держи, — протянул он мне пару бумажек. — Можно сказать, материальную помощь тебе оказываю, Хромой. И не надо благодарить! — пресек он готовые вырваться у меня звуки. — Пшел вон, и чтобы на второй космической скорости!

Пашка величественно повернулся и направился вдоль улицы, по своим государственно важным делам. А я, подбирая со снега полуразорванный мешочек, прокручивал в голове фразу мудрого маркиза де Кюстина: «Абсурдная жестокость российских законов смягчается разве что безобразным оных исполнением». Долго я эти слова смаковал. С разными интонациями.

Ладно, могло и хуже кончиться. А так — все теперь по новой придется… Видно, не судьба мне вырваться из этого загаженного Мухинска. Потому что кто я теперь, если вдуматься? Не более, чем муха в паутине.

Солнце давно уже уползло за далекие крыши Промзоны, и лимонно-розовое марево на западе готово было раствориться в синих чернилах наступающей тьмы. Тонким острым лезвием нависал надо мной молодой лунный серп, и вспоминался отчего-то «Колодец и маятник» Эдгара По. Я и впрямь ощущал себя беспомощной, привязанной к скамье жертвой, и шныряли вокруг наглые серые крысы, сверлили меня темными бусинками глаз, а огромное стальное острие с каждым взмахом становилось все ближе и ближе.

Ощутимо похолодало — видать, сегодняшняя оттепель оказалась явлением временным. Пока еще терпимо, но если процесс пойдет развиваться, драное пальто, наследство дяди Коржика, меня не спасет. Тогда и носу из подвала не высунуть. А значит, в долгий ящик отправляется вожделенный билет, да и попросту оголодаю. Конечно, кое-кто из наших, подвальных, поделится. Люди всюду есть, пропасть не дадут.

Только вот стыдно объедать ту же Маню-Варежку. Стыдно получать кусок, который мог бы пойти ей… Или Севке, недавно прибившемуся к нашей стае пацаненку. Ох, ведь… Ребенка же лечить надо, и срочно, но куда там — вместо белого потолка клиники, грязный подвал, тучи злобного комарья, засилье тараканов… И все равно, если судить беспристрастно, для мальчишки это лучше, чем так называемый родной дом.

…Парализованная бабка и проспиртованная особь, которую язык не поворачивается назвать матерью. Синяки по всему телу — и дистрофия первой степени. Смешно сказать, он у нас в подвале отъелся как следует. Маня-Варежка над ним шефствует, проявляет лучшую часть своей натуры. Худшую проявит, когда сможет выбираться на улицу, да и потеплеет. Я тоже пообщался с Севкой. Да… Умственное развитие оставляет желать… Какой там пятый класс, в коем, согласно бумагам, он обучается! Там и первого-то не наберется. Едва читает, счет в пределах десятка… «А нафига мне» — тихо бурчит, не поднимая глаза. В общем-то, он прав.