Елена Сенявская - Гроза на краю Вечности

Это был странный сон.

Я стою у стены в длинном деревянном бараке, где играет духовой оркестр, танцуют пары в военной форме, и моя солдатская гимнастерка ни у кого не вызывает удивления, даже у меня. И все же я здесь чужая, словно старше всех на целую вечность — не возрастом, но чем-то иным. Может быть, даром предчувствия… Ко мне подходят, приглашают танцевать, — я отвечаю отказом. Но вот, наконец, открывается дверь, входит группа молодых офицеров, стряхивая с шинелей мокрый снег, весело переговариваясь, смеясь… И там, среди них, тот, кого я жду, кого узнаю сразу, — мой отец. Он совсем юный, как на фронтовых фотографиях. Двадцатилетний младший лейтенант… Я смотрю на него так пристально, что он чувствует этот взгляд, оборачивается и с улыбкой идет через весь зал — к незнакомой девчонке, откровенно разглядывающей его из дальнего угла.

— Разрешите вас пригласить? — спрашивает с учтивым поклоном, рисуясь и стесняясь одновременно.

Я молча делаю шаг навстречу. И вот мы танцуем, глядя друг другу в глаза. Танцуем вальс Березку. Я помню каждый такт, каждое движение… Моя рука лежит на его ладони, наклонившись, он что-то шепчет мне на ухо, — какой-нибудь милый вздор, — но я не различаю слов, только смотрю на него, — и он, наконец, смущается под этим настойчивым взглядом.

Музыка смолкла. Он отводит меня на место, с явным облегчением расставаясь со странной партнершей. И тогда я говорю ему то, ради чего пришла сюда, — одну единственную фразу:

— Через много-много лет у тебя будет дочь, очень похожая на меня…

В то время мне исполнилось семнадцать, и я считала себя совсем взрослой.

Когда я рассказала свой сон отцу, он удивился:

— Знаешь, а ведь это со мной было. Осенью сорок третьего, когда мы стояли в резерве в шести километрах от Кеми. В бараке был клуб запасного полка, вечерами в нем устраивали танцы, играл духовой оркестр. И даже женская рота там была. И я хорошо помню девушку, которая сказала мне эти слова…

Потом как-то странно посмотрел на меня и улыбнулся растерянно:

— Ах ты, мой мистификатор!.. — сказал так, словно старался отогнать наваждение.

Через два года отца не стало.

А этот сон возвращался ко мне несколько раз — почему-то всегда весной, в канун Девятого мая…

По колено в грязи, с рюкзаком за плечами я стою у входа в блиндаж. Однажды в детстве он показался мне туннелем, ведущим в прошлое. Сегодня я проверю это и шагну в неизвестность — ради встречи с отцом. Я уйду в ноябрь сорок первого — в страшный бой, отголоски которого слышатся здесь до сих пор. И буду идти по войне два года — на север, к Карельскому фронту, к городку под названием Кемь. Там, в резервном полку, в гарнизонном клубе я встречу юного лейтенанта и буду с ним танцевать. Весь вечер — или один вальс. Вальс Березку… Мне так много нужно ему сказать — в перерыве между боями… А в голове крутится одна единственная фраза:

— Через много-много лет у тебя будет дочь, очень похожая на меня…

…Медленно, шаг за шагом, я спускаюсь по скользким ступеням и вхожу в старый блиндаж.

Я сама выбрала эту дорогу. Дорогу к вальсу…

Испытания подходили к концу. Основная программа была выполнена, оставались кое-какие мелочи, и завлаб даже не счел нужным присутствовать на завершающей стадии, свалив всю черную работу на них с Даном — двух безответных (или безответственных?) мэнээсов. Впрочем, они не жаловались. Когда еще так повезет: целые сутки машина времени в их полном распоряжении — и никакого контроля со стороны бдительного начальства.

— Итак, куда мы отправляемся? — весело потирая руки, спросил Кирилл. — Предлагаю увеселительную прогулку по дебрям отечественной истории…

— Ох, и влетит нам! — развалившись в кресле, с мечтательным видом констатировал Дан. — Шеф не простит…

— А мы ему не скажем, не скажем, не скажем! — напевал Кирилл, готовя машину к работе. — Не все ему одному копаться в своей родословной. Я тоже желаю знать, о чем думал мой прапрадедушка.

— Если праправнук пошел в него, то явно ни о чем серьезном, — невинно заметил Дан. — Легкомыслие — это наследственное…

— Ладно-ладно! — мстительно пообещал Кирилл. — Вот сейчас заброшу нас обоих в средневековье, а там вызову на дуэль и наделаю в тебе дырок!.. Ты как предпочитаешь — на шпагах или пистолетах?

— Вот еще! — фыркнул Дан. — Было бы с кем драться! Я не уверен в твоем дворянском происхождении…

— Тоже мне, граф! — засмеялся Кирилл, но внезапно умолк, тревожно разглядывая шкалу времени. — Похоже, экскурсия отменяется, — мрачно сообщил он. — Наш пылесос заклинило на двадцатом веке. Сами не справимся. Придется вызвать механика…

— А может, рискнем? Какая разница, где развлекаться? — осторожно заметил Дан. Отступать именно теперь ему не хотелось.

— А техника безопасности? — Кирилл колебался. — Неисправность может оказаться серьезной. Если загремим, кто нас тогда вытащит?

— Ну, как хочешь, — пожал плечами Дан. — Другого случая может и не быть, — добавил коварно и отвернулся, насвистывая арию Мефистофеля.

— Ладно! — решился, наконец, Кирилл. — Подключаемся по очереди. Чур, я первый! — он натянул на голову шлем и лихо подмигнул приятелю. — Ну, поехали, что ли?..

Пальцы уверенно нажали на пуск — и в тот же миг сознание его взорвалось, разлетелось на биллионы частиц — и угасло, погрузившись во тьму. А потом — спустя минуты или столетия — забрезжил неровный свет, похожий на вспышки молний, — словно где-то на самом краю Вечности бушевала ночная гроза…

Вслед за саперами ползли они по минному полю, отделявшему их от немецких позиций. Но вот мины кончились. Бойцы из прикрытия остались сторожить коридор и ждать их возвращения, а пятеро разведчиков бесшумно двинулись дальше, врастая в землю, сливаясь с ней при каждой вспышке ракеты…

Вторую неделю на их участке фронта не могли взять языка. А немцы как-то притихли, затаились, гады… И не одному майору Воронину казалось подозрительным это неожиданное затишье. Интуиция и опыт подсказывали: готовят какую-то пакость. Но какую? Не исключено, что скрытно перебрасывают войска. вот и неслись в полк указания сверху — требовали, молили, грозили: Нужен язык! И разведчики шли в поиск. И возвращались — ни с чем. Не все возвращались. Троих уже вытащили оттуда на плащпалатке. И, глядя в воспаленные глаза осунувшегося, со впалыми щеками, лейтенанта Голина, четвертые сутки подряд уходившего в ночь, комполка повторял глухо: Сделай это, сынок!.. И разведчики, отоспавшись часа три в ротной землянке, с темнотой снова и снова пытались нащупать щель в немецкой обороне, проскользнуть на ту сторону.