Андрей Асмю - Исход-2050

Суров вышел на перрон, почти дошёл до причудливого здания вокзала… И внезапно словно споткнулся.

Ему вдруг показалось, что ему некуда идти. Москва — огромная, битком набитая народом — стала для него безлюдной пустыней. А он здесь — одиноким и никому не нужным путником, заблудившимся в лишённой ориентиров пустоте.

Лишь через добрую минуту Суров встряхнулся. Как это нет? А Роман?

— На Ленинский, — бросил он, садясь, таксисту.

Милов, в противоположность своей фамилии, был огромен, громок и космат. И, подобно своей фамилии, добрейшей души человек.

— Женька!

И тому живо представилась своя надмогильная плита с датой смерти «2050».

— Задушишь… — хрипло выдавил Суров.

Милов испуганно разжал объятия.

— Извини, — искренне расстроился он. — Так давно тебя не видел…

— Ну ты медведь, — с трудом восстанавливая дыхание, упрекнул его Суров. — Я уже собственную надмогильную плиту увидел. С сегодняшней датой смерти.

— Да? — скосил глазом Милов. — А что, нужна плита? Так мы заказ для своих со скидкой…

— Не дождешься! — погрозил кулаком Суров. — Я ещё тебя переживу, мазила косолапый.

Он вдруг осёкся, а взгляд Милова погрустнел.

Может и переживёт… Только уже никогда они друг друга не увидят. Даже если Милова и выпустят, встречаться с Суровым ему там будет нельзя. Впрочем — не выпустят, андеграунд не выпускают.

Об этом они и беседовали на кухне, как в старые времена, за «рюмкой чаю» и небогатой закуской.

— Повезло тебе, Женя, ох, повезло. С этой твоей премией они с тобой ничего не смогут сделать.

— Ну, сделать всегда что-нибудь можно.

Милов замахал на него своими лапами:

— Тьфу, тьфу, тьфу… Типун тебе на язык!

— Ну а как тут вообще дела? Давно никого не видел.

Роман помрачнел.

— Да ничего хорошего. После твоего ареста словно что-то отрезало. Гибон в психушку попал. У него, правда, действительно странности были… Бан умудрился за бугор свалить — подцепил тут немку какую-то, она его себе в мужья взяла. Многие просто куда-то делись. Особенно после того, как нашу выставку на Лосином менты в хлам порвали. Я туда свой «Остров» отвёз. Так его омоновец в такие мелкие кусочки изодрал, что я восстановить так и не смог. И этюдов, как назло, не осталось. Жалко, хорошая вещь получилась…

Милов помолчал.

— Про Ратова знаешь?

— А что Ратов?

— Ага, не знаешь. Ратов забурел.

— Как забурел? — не понял Суров.

— В прямом смысле. Портреты рисует.

Суров непонимающе смотрел на Милова. А тот довольно лыбился, наслаждаясь его замешательством.

— Так тут фишка в том, чьи портреты, — объяснил, наконец, он.

— То есть…

— Да, да, да. Причём преимущественно жён и любовниц. Очень у него внутренняя страстность во внешнем облике получается. Даже если у оригинала её и в помине нет.

Суров погрустнел. Ему очень нравились поэтические пейзажи Ратова.

— А природу по-прежнему рисует?

— Да когда ему, — махнул рукой Милов, — у него очередь из заказчиков на три года вперёд. Самый модный портретист в Москве нынче.

Ночью, ворочаясь на раскладушке и вслушиваясь в мощный храп хозяина квартиры, Суров долго не мог заснуть. За окном ритмично тормозили и затем, газуя, набирали ход автомобили — квартира Милова находилась как раз над светофором. Ленинский проспект жил напряжённой ночной жизнью…

— Спасибо за сигнал. Говорите, на какой платформе вышел? Так. Это по направлению к Москве?

Дождь всё никак не переставал.

Он, правда, не всё время шёл, но то и дело начинал моросить, чтобы минут через двадцать перестать, а потом через час — начаться снова.

И тяжёлые серые тучи всё висели и висели — без единого просвета…

Ветра, правда, не было, поэтому казалось, что немного потеплело.

Суров оглядел кафе, практически пустое в этот утренний час.

Когда-то давно он именно сидя здесь, через окно, впервые увидел Марину…

— Ну ты и выбрал место.

Задумавшись, Суров не заметил, как она вошла.

— Здравствуй, Марина.

— Привет, привет.

Она брезгливо хлопнула пару раз снятой перчаткой по стулу и только после этого села.

— Прямо помойка какая-то. Ты в своих пристрастиях не изменился.

Он жадно смотрел на неё. Изменилась ли она? Как всегда эффектно и модно одета, неуловимый запах отличных духов… Чуть постарела. Да, он прекрасно знал каждую лёгкую морщинку в углах её глаз и сейчас, несмотря на плотный макияж, заметил, что их прибавилось…

— Что ты уставился? Выискиваешь признаки старения? На себя посмотри — полностью сформировавшийся старик.

— Кофе будешь?

— Чтоб понос подхватить? Хватит того, что согласилась прийти в эту мусорницу, всю одежду стирать придётся.

Она с сомнением оглядела поверхность стола и, вновь махнув пару раз перчаткой, поставила перед собой элегантную сумочку.

— Кстати, Евгений, поздравляю тебя с премией. Насколько понимаю, пришлась она тебе очень кстати.

— Спасибо.

Суров паниковал. Не забывал он её никогда, но чтобы его чувство так и осталось настолько сильным, понял только сейчас. А он уже было надеялся, что всё осталось в прошлом…

— Кстати, чтобы уже дальше не плодить недоразумений, — она посмотрела на него с прищуром.

Этот прищур ему не понравился. Это у неё новое.

— Не знаю, знаешь ли ты, — продолжала она, — но мы с тобой разведены.

Суров догадывался об этом. И где-то, глубоко-глубоко, в душе — втайне от самого себя — не хотел верить.

— Без моего согласия?

— Согласие осужденного не требуется.

Он уловил в её реплике нотки оправдания. От этого стало ещё хуже.

— И тем не менее, — он посмотрел на неё, но тут же отвёл глаза, боясь, что во взгляде будет мольба, — если хочешь, мы можем…

Она резко подняла руку, словно отгораживаясь от его слов и, одновременно, пресекая их:

— Не надо, Суров, не надо мне никаких предложений.

— Неужели тебе нравится…

— Нравится, Суров, — она опять перебила его. — Нравится. У меня всё в жизни хорошо. Что мне должно не нравиться? Каждый сезон я в Милане покупаю новые вещи. В Вене я всегда приглашена на бал открытия сезона. В Майами у меня вилла. В Швейцарии — счёт в банке, и не один. Так что мне должно не нравиться?

Она говорила с напором, резко, как будто вбивая гвозди. Суров на каждом её предложении вздрагивал. Словно эти гвозди она вбивала в него.

— Деньги твои или твоего папы?

— Ой, не надо, Суров, я уже давно не папина дочка, у меня свой — и очень успешный — бизнес.

— Нефть, металлы, газ?