Олдржих Соботка - Ариель

На ее не по-детски напряженном лице он прочитал тревогу, а привычные звездочки в ее глазах погасли, как фонарики на ветру. Все-таки она что-то утаивает и борется с собой, — теперь тренер уже был уверен в этом. Она не может долго притворяться перед ним — слишком хорошо они знают друг друга.

— Мы вместе должны найти то место, где допустили ошибку! Иначе…

— Иначе что?

— Иначе меня тоже вышвырнут на улицу. Явурек здорово зол на нас обоих.

— Разве ты виноват?

— Как-никак я тренер сборной… Значит, и моя вина.

Ганка некоторое время молчала, понурив голову, и задумчиво пинала ногой камешек. Петр чувствовал, что приближается к цели, но не торопил — не хотел спугнуть ее понапрасну. Он должен был дать ей созреть, потому что видел — в девочке происходит внутренняя борьба, которая и даст ответ. Петр выжидал.

В глазах у Ганки заблестели слезы и беззвучно отправились в путь по маленькому личику.

— Я не хочу, чтобы ты… из-за меня… Знаешь, дед, я, наверное, очень глупая…

— Почему же?

— Это он во всем виноват! — вырвалось у нее с плачем.

— Кто?

— Да Явурек!

— Как это? — не мог понять тренер. — Что у него с тобой общего?

— Он отобрал у меня Ариэля!

— Кого?

Теперь он и вовсе ничего не понимал. Картина, вместо ожидаемого прояснения, замутилась. Явурек, Ариэль — что за головоломка?

— Знаешь, только не сердись, я сказала тебе не все… Я должна тебе признаться, вернее, должна, была…

Маленькая рекордсменка уже не сдерживала рыданий. Слезы, как прозрачные шарики, скатывались одна за другой и рисовали грязные дорожки на лице надежды легкой атлетики.

— У меня был такой маленький медвежонок, — начала она неожиданно свою исповедь. — Такой хорошенький, мягкий, лохматый и розовый. Мне дала его бабушка, когда я была еще совсем маленькой. А она получила его от своей бабушки, и всю жизнь он приносил ей счастье. Теперь уже таких лохматых не делают, это негигиенично или как там еще…

— Это верно, — подтвердил Петр.

— Вот видишь! Я с ним играла иногда, когда у меня была свободная минутка, и сшила ему рубашечку и брючки, такие клетчатые на бретельках, и шапочку с козырьком… И всегда брала его с собой на соревнования как талисман.

— Талисман? — не поверил Петр. — А зачем?

— Он меня тоже об этом спросил. Я понимаю, что это глупо, что все зависит от подготовки, я, конечно, на него не надеялась… Ты ведь мне веришь, дед? Или тоже нет?

— Но какая тут связь?.. — все еще не улавливал смысла Петр. Разноцветные осколки слов отказывались складываться в понятную картину.

— Перед стартом в мою раздевалку зашел Явурек. Начал говорить, что Центр в меня верит, что медаль мне обеспечена и все такое. И вдруг он увидел в сумке Ариэля. Ты бы видел, как он разъярился! Со злостью вытащил его и начал на меня кричать. Как здесь оказалось это барахло из прошлого века, и сколько в нем должно быть пыли и микробов, и что я рискую здоровьем и позорю доброе имя нашего спорта, и понимаю ли я, сколько средств вложило в меня общество, он не сказал — денег, а средств, и можно ли в наше время, в конце двадцать первого века, надеяться на какой-то идиотский талисман, если мало тренируешься?

Ганка с трудом выдавливала из себя слова, горло у нее перехватило от вновь пережитого унижения, и Петр вдруг понял, что стоящая перед ним европейская рекордсменка всего лишь маленькая, восьмилетняя девочка с быстрыми ногами, преждевременно попавшая в изуродованный мир взрослых.

— А что было потом? — еще спросил он.

— Он забрал Ариэля и сказал, что покажет всем его на секции как пример нарушения правил… и ушел. А через десять минут после этого я пошла на старт… меня прямо трясло… я уже не плакала, нет… но я все время думала об Ариэле, что с ним будет… и ужасно была зла на Явурека… такая дурацкая беспомощность… Ты ведь знаешь это, дед?

В эту исключительную минуту полного прозрения Петр вдруг с ужасом осознал и свою долю вины — ведь это он каждой тренировкой отнимал у нее Ариэля, лишал ее радости невозвратимого детства во имя славы страны, во имя взрослых заслуг и металла, добытых ножками одной маленькой девочки…

— А потом я задержалась немного на старте, хотя я очень старалась, верь мне, только у меня не получалось, как раньше, и я уже тех девчонок, которые бежали передо мной, не догнала…

Петр погладил ее по голове, хотел утешить, но не находил нужных слов, он чувствовал, как в нем растет чувство жалости к ней и остальным детям вокруг, в горле застрял ком, и он не мог выдавить из себя ни слова, в глазах что-то скребло. Он отвернулся и посмотрел вверх на высокие сосны, окружающие стадион, потом на красно-коричневый овал, по которому в полуденном солнце двигались пестрые фигурки маленьких спортсменов.

Перевела с чешского Ирина Гусева

Видеомагнитофон с голографическим изображением.