Юрий Леляков - На пороге Галактики

— Ну что ж, будем считать — подгруппа физиологов в полном составе на экзамен не явилась, — с холодным безразличием констатировал философ. — И пусть они потом сами оправдываются перед вашим деканатом — а мы пока начнём с подгруппы генетиков…

— Нет, подождите! Я из подгруппы физиологов! — неожиданно для себя решился Кламонтов. А то разбирательство вокруг забастовки — было куда серьёзнее, чем провал на экзамене… И хотя он тут же сообразил, что это было лишь чьё-то внезапное предположение — ни о какой забастовке сам он не знал — теперь ему осталось только последовать за философом в аудиторию, где должен был проходить экзамен.

«А если провал? — гулко отдавались в голове Кламонтова его же мысли. — И тогда — пересдача… А ведь нигде ещё ничего не пересдавал — ни в школе, ни здесь. Всё — с первого раза… Или просто признаться, что нездоров, и уйти? Но потом заново зубрить всю эту чушь… И так-то чего стоило запомнить — и что, зря? Опять часами сидеть над тем же учебником? Тем более, на той сессии ещё сколько всего сдавать… Или рискнуть сейчас, просто чтоб избавиться? Рискнуть… А если тройка? И её потом уже не исправишь… Двойка — хотя бы возможность пересдачи, а тройка сразу ставится в зачётку — и всё, больше не отличник. С таким успехом мог сдавать всё на тройки с самого начала…»

— Так… Это кто у нас — Кламонтов? — механически-задумчиво переспросил философ, раскрыв его зачётку. — Какой билет?

— Восьмой, — дрогнувшим голосом ответил Кламонтов — и только тут понял, какую глупость сделал… Оказывается, он уже как-то автоматически, отработанными на всех предыдущих экзаменах движениями, успел протянуть зачётку и взять со стола билет. И пока это дошло до него, он уже садился за третью парту среднего ряда.

«Зачем я это делаю? Почему не сказал сразу, что нездоров, что переутомился? А теперь-то как объясню, почему не в состоянии сдавать экзамен?»

Но, как бы там ни было, билет уже был в руке — и Кламонтов решил прочесть вопросы, а уж потом думать, что делать дальше. И, прочтя, едва не вздрогнул… Как ни удивительно, попались ему те самые: «общественно-экономическая формация» и «искусство как форма общественного сознания». И только третий был странно неразборчив, как будто рычаги пишущей машинки на доли миллиметра не достали до бумаги — вот было и не разобрать, что и в свете решений какого именно съезда составляло этот вопрос.

«А может быть, всё-таки вспомню? — с внезапным приливом решимости подумал Кламонтов. — Вспомню — и сдам! Ведь два вопроса знакомы. Но как прочесть третий? Нет, ладно, потом, сначала — первый. Значит, так… — Кламонтов сжал ладонь правой руки левой, пытаясь собраться с мыслями. — Базис внизу, надстройка вверху. Каждая прямая и каждая плоскость отделяет базис от надстройки… Высота, опущенная из вершины квадрата на его сторону, не является высотой. Так, хорошо, это я помню. Дальше… Самец жабы откладывает икру в знаменатель полного дифференциала… Или нет… Три источника и три составных части на одной орбитали… Хотя это было бы вопреки… правилу фаз… Гиббса? Или… Гюйгенса?»

Кламонтов снова встряхнул головой и растерянно оглянулся, словно опять очнувшись. И тоже странно — как будто не засыпал, не отключался. A тут — и в аудитории что-то стало не так, как раньше. Ах да, другие студенты успели рассесться по партам со своими билетами и, сосредоточенно склонившись над ними, готовились к экзамену. И всё же что-то было не так — и он снова не мог понять, что… Или снова только казалось от переутомления? Но тогда тем более — как в этом состоянии пытаться сдать экзамен?

«Нет… Давай ещё раз… — Кламонтов ещё сильнее сжал правую руку левой, будто делая отчаянный мысленный рывок в попытке вызвать из памяти нужную информацию. — Итак, свет решений Съезда… Проходя через оптически неоднородную среду, свет образует конус светорассеяния… Но то — потом, третий вопрос, а тут надо разобраться с первым. Значит, так — низы не хотели, верхи не могли… Наверно, была полупроницаемая мембрана, создалась осмотическое давление. И низы не хотели, чтобы верхи диффундировали к ним через неё, а верхи не могли… Ой, нет… — снова спохватился Кламонтов — и тут перед его внутренним взором встала иллюстрация из учебника, похоже, наконец к нужному вопросу. — Ах да, ну вот же оно: буржуй складывает в сейф прибавочную стоимость. А пролетарий застёгивает пояс на проценты… Хотя и не говорить же так буквально… Тем более — опять не совсем то. Нет, давай сначала… Значит, так: ёмкость, индуктивность… Нет… Ионное произведение воды… Нет… Уровни компактизации ДНК в хромосомах… Нет… Ну так, может быть, двойное оплодотворение… пролетариата — беднейшим крестьянством? Опять не то… Ой, что делать… Какой ужас… Как мне это сдать…»

И тут что-то снова привлекло внимание Кламонтова, прервав течение его мыслей. Он даже не сразу понял, что слышит чей-то голос — но, чуть повернувшись, краем глаза увидел философа, который сидел рядом за партой и что-то говорил. Странно — философ сам подсел к нему… И когда? Кламонтов даже не заметил… И что теперь? Признаться наконец?

— … Ну, и… вот так, значит, двойное оплодотворение и происходит… — полувопросительно произнёс философ, протягивая лист с рисунками, изображавшими стадии двойного оплодотворения у цветковых растений. Хотя не совсем — одна из стадий попала сюда явно по ошибке. Но зачем это вдруг могло понадобиться философу?

— А… это? — вырвалось у Кламонтова — и ему пришлось указать толь концом своей ручки на то, что было ошибкой в схеме. Хотя — ошибкой ли? Он почему-то вдруг начал сомневаться…

— Это… гиф… Нет, гипофиз… — замялся философ. — Нет, этот… как его… гименеций…

— Какой гименеций? — ещё больше удивился Кламонтов. — Нет же в ботанике такого понятия… А если вы имеете в виду гинецей, так то — совсем другое. (Кламонтов хотел сразу и уточнить — но вдруг понял, что не помнит определения. Нет — он не забыл, он зрительно представлял себе эту часть цветка, но опять не мог вызвать из памяти нужные слова.) А это — гаметофит, — продолжил наконец Кламонтов. — Но дело в том, что это у папоротника он такой. А двойное оплодотворение свойственно только цветковым, у которых он выглядит совсем иначе, — закончил Кламонтов, всё ещё не понимая, зачем это философу сейчас.

— Ну, а хоть троечку — можно? — жалобным, просящим голосом вдруг обратился к нему философ. — Я же всё-таки что-то учил. И потом, я сразу сказал, что хлороформ состоит из туго переплетённых гиф столбчатой губки…

— Да троечку-то можно, — автоматически, не подумав, ответил Кламонтов, ставя тройку в зачётку, протянутую философом. И тут снова что-то показалось ему странным… И тоже — что? Ах, да… В самом деле — почему философ был тут со своей зачёткой? Ведь зачётка — студенческий документ, документ преподавателя — диплом… И значился он там, в зачётке, почему-то студентом химического факультета…