Евгений Лукин - Грехи наши тяжкие

— Предлагаю больше не упоминать о том, чего мы не в силах изменить, — выждав, сколько следует, вновь заговорил ужасный Олег Аскольдыч. — В конце концов, внешность — личное дело каждого. Главное сейчас — стабилизировать обстановку в городе. В частности, остановить самосуды. Силы полиции приведены в повышенную готовность, им даны соответствующие указания, думаю, порядок скоро будет восстановлен. Потенциальные жертвы берутся на учет, их, кстати, не так и много…

— Да что она сейчас сможет, полиция? — усомнился некто особо монструозный. — Даже и фоторобота не составишь! А уж словесные портреты…

— Словесные портреты — прежние.

— Да ладно, бросьте…

— Прежние, прежние. Такие критерии, как красота и безобразие, в словесных портретах не учитываются… — Олег Аскольдыч приостановился, окинул взглядом собравшихся. — А теперь я прошу внимания. — В голосе его зазвучали властные нотки, и чудовища, порожденные сном разума, невольно притихли. — Я разделяю ваши чувства, но поймите наконец: то же самое происходит сейчас по всей стране. Не исключено, что и во всем мире — еще не уточнял. Конечно, можно найти крайних… — Он бросил взгляд на Мстишу. — Найти, публично высечь, но симпатичнее от этого никто из нас не станет. Я советую отнестись к случившемуся, как к кризису, тем более что это и есть кризис… Собственно говоря, что произошло? Сменились критерии. Всего-навсего. Постарайтесь это понять, — мягко, как малым детям, втолковывал Олег Аскольдыч. — Возьмите любую из нынешних фотомоделей. В позапрошлом веке (да и в прошлом!) она показалась бы нам уродиной: костлявая, длинная, жердь жердью… Или, скажем, загар. Когда-то белизна кожи считалась первым признаком аристократизма. Теперь наоборот. Раз загорелый, значит, отдыхал где-нибудь на Гавайях…

Чудовища ужасного вида, напряженно слушавшие оратора, ожили, переглянулись. И то ли движение это вышло у них как-то совсем по-человечески, то ли испуг прошел, но не такими уж и звероподобными показались Оборышеву они на сей раз. Секрет, должно быть, заключался в том, что не с кем их было сравнивать. А может, просто успел привыкнуть.

— Я полагаю, — закруглил неторопливую речь Олег Аскольдыч (он тоже не то чтобы похорошел, но хотя бы стал узнаваем), — все рано или поздно утрясется само собой. Но, поверьте, в наших интересах, чтобы утряслось как можно скорее. Стало быть, что? Стало быть, задействовать средства массовой информации: газеты, рекламу, телевидение — и помаленьку-полегоньку ориентировать население на то, какая именно внешность в данный момент соответствует…

— Мы ж тут все разные… — осмелился возразить кто-то.

— Несущественно, — заверил Олег Аскольдыч. — Важно дать понять, что сейчас НЕ является нормой. Все остальное — приветствуется…

Главный Квазимодо издал трубный носовой звук (присутствующие замерли) и страшно воззрился на Мстишу.

— Все понял? — рявкнул он. — Иди работай. Приучай народ к своему рылу…

Когда отпущенный с миром Оборышев вернулся домой, давно стемнело. Света навстречу не вышла. Она сидела в кухне, уронив руки на скатерть, лицо — на руки. Заплаканный ангел.

— Ланочка… — Мстиша кинулся к жене, оторвал от стола, осмотрел лоб, скулы. Слава богу, ни синяка нигде, ни ссадины. — Ну что ты, родная, что ты?

Всхлипнула, утерла слезы.

— Мстиша… — покаянно призналась она. — Меня уволили…

Выдохнул с облегчением.

— Всего-то? Ну и черт с ними! Другую работу найдешь…

— Не найду, — со страхом сказала Светлана, и ангельские глаза ее вновь наполнились слезами. — В том-то и дело, что не найду… Знаешь, за что меня?

— За что?

— За это! — И она, застонав, двинула себя кулачком в лицо, чудом не разбив свой очаровательно вздернутый носик. — Как увидели, как вскинулись… Директрису позвали! Нам, говорят, амбициозные нужны, деловые… А не лохушки всякие…

— Кто?

— Лохи! Женского рода… Пошла к хирургу — там очередь…

— К какому хирургу?

— К пластическому…

— Ты что, дефективная?! — заорал Мстиша. Светлана вздрогнула. Спохватился, заворковал, оглаживая с нежностью ангельское личико: — Не вздумай… Даже не вздумай, Светка… Ты мне такая нужна, именно такая…

— Безработная? — с горечью спросила она.

— Да черт с ней, с работой! Выживем, Свет! Уж меня-то с моим рылом теперь точняк не уволят… Сам губернатор сказал! — Запнулся, застигнутый внезапной мыслью. — А что за очередь у хирурга? Неужели…

— Да нет. Одни дуры богатые. Все в истерике. Чуть не побили…

— А что хирург? В смысле — ты его спрашивала?

— Говорит, бесполезно. Говорит, это как с отпечатками пальцев: сколько кожу с подушечек ни срезай, все равно потом то же самое нарастет…

— Почему он так уверен? У них же в практике подобных случаев не было!

Ангелочек шмыгнул носом, судорожно вздохнул.

— Не знаю… Может, просто отделаться хотел побыстрее…

Умолкла, поникла, должно быть, переживая заново сегодняшний день.

— Ну почему? — с болью произнесла она. — В чем я виновата?

— В том-то и дело, что ни в чем, — угрюмо ответил муж.

— Господи, — растроганно сказала Света. — Какой ты у меня добрый… — Отстранилась, расширила глаза. — Слушай! А ты, по-моему, похорошел…

Мстиша содрогнулся.

— Упаси боже… — пробормотал он. — Только не сейчас!

Перед тем как отправиться на кухню и выпить свой утренний кофе, Оборышев долго стоял над супружеским ложем, всматриваясь в безгрешное личико спящей жены. Измученное. Прекрасное.

Бедные вы, бедные… Совестливые, застенчивые, беззащитные. Вам врут — вы верите, вас предают — вы прощаете. Даже имя ваше у вас отобрано: звание порядочных людей принадлежит теперь брюхоногой крутизне, разъезжающей на «лексусах» и загорающей на Гавайях… Вроде бы все уже сделано, чтобы извести вас под корень, а теперь еще и это…

Мстиша повернулся к зеркалу — и стало стыдно до судорог. Одно утешение: с сегодняшнего числа сия мордень — его хлеб, его рабочий инструмент.

Стиснув зубы, прошел на кухню. Пока варил кофе, включил маленький плоский телевизор, убрав звук, чтобы не разбудить Светлану. Взглянул на экран — и чуть не обварился полезшей из джезвы пеной: по дорожке подиума, вихляя челюстью, плечами и бедрами, стремительно шла Акулина Истомина. Отставил джезву, приблизился. Нет, не Акулина… Хотя очень похожа. Гримаса — один в один. И плечи кривые.

Выходит, прав был Олег Аскольдыч: во всем мире творится то же самое.

Ладно. Попьем кофе и пойдем приучать народ к своему рылу…