Александр Тюрин - История одного десанта

Финогенов от своего рассказа раздухарился до невозможного покраснения и заключил торжественно:

— Я тожно свою бабу поколачивал за создание такого нездорового морально-политического климата. Вот она и ушла к ученым за забор. Многие туда улепетнули из деревни. Говорят, там вообще работать не надо, жизнь сытая, только в экспериментах участвуешь — проверяют на тебе плавучесть острова… А я сейчас как пойду да и поссу им под забором за все такое.

И вот передовик по пьянству поднимается из-за стола и с решительностью, достойной лучшего применения, и движется, надо полагать, к озеру, где засели его обидчики. Надо бы к нему пристроиться, чтобы понаблюдать за реакцией зазаборных ученых. Кому идти следом? Искрозадый Кактус наш совсем разладился, Фикса же не очень жалует Финогенова. Узнала, что тот бабенку свою метелил, и даже отвернулась — видно боялась вмазать сгоряча — но аура ее жужжала от праведного гнева.

Раз так, я, соблюдая дистанцию, эскортирую — надеюсь, почетно — нового друга. Деревня на пригорке, за ней на склоне густой ельник — кажется, верным словом эти заросли назвал,— и вот растительность резко редеет. Финогенов впереди меня шагов на десять, бежит, матерится, любо-дорого послушать, ярость жаркой пульсацией сотрясает его ауру. А потом я этот забор почувствовал, вернее то, как он ультразвуками прощупывает местность — довольно плотный гул. Я, конечно, сразу шумопоедатель включил, чтоб не выделяться из пейзажа.

Вскоре после этого меня что-то хлестнуло по глазам, причем не ветка. Дикость какая-то! Ночь лунная, у меня зенки светочувствительные, поэтому не мог я пропустить такой подлый удар. Но пропустил. В глаза будто бенгальские огни залетели, и по мозгам мутные пятна проплыли. Когда боль унялась и в котелке прояснилось, я понял: пропал Финогенов за те секунды, пока я кручинился. А все другое осталось: четкие, будто нарисованные на фаянсе, ели, забор неподалеку, земля, закиданная прелой хвоей.

Я поползал, напрягая до предела свой электрический нюх — нигде мужичье тело не лежит. Только магниторецепторы зафиксировали прокатившуюся ауральную волну. По тренировкам помню: такая испускается голодными амебами. Последопытил я еще немного и нашел участочек почвы, внешне самый заурядный, однако, с аурой живого существа. Пока я прикидывал, поработать ли сквизером — все-таки это будет слишком заметно — смазалась странная аура и почти исчезла. Остался лишь небольшой фон, который можно списать на мох и погрешности наблюдения.

Ладно, будем считать, что Финогенов пропал из-за коварных мудрецов-озерников. Когда-нибудь их призовут к ответу, а сейчас пора сматываться, пока они руку не приложили к к моему безответному исчезновению.

По-быстрому вернулся я обратно в избу-ставку. Бабка по счастью уже отправилась на печку клопа давить. Я же вознамерился свою команду по-быстрому поднять да и тикать отсюда — чтобы нам не приписали уничтожения мирного селянина. Хочу уже крикнуть ультразвуковым матом в дремлющий мозг Кактуса, как вдруг дверь отворяется и тихо входит Финогенов. Весь важный, влажный, даже одежка выглядит будто свежестиранная. Аура у него странная, застывшая, в основном, как у покойника. И одновременно помеченная очень живенькой вибрацией, которая людям вообще не свойственна! Похожую я воспринимал только, когда простейшие, то есть Protozoa, делились в банке в процессе шизогонии.

— Финогенов, ау, где был? Ты что, в стиральную машину угодил?

Но явно протрезвевший мужчина, храня строгое молчание, словно мальчонка, у которого за щеками спрятаны монетки, проследовал мимо в свою комнатку. И при этом от него пыхнуло такой расслабленностью, что мне сразу захотелось отдохнуть.

Мужик — живой. Кактус давно выдувает электрические трели, хотя рука его и спрятана под мышку, где хранится лазерный меч “Мясоруб” для быстрого шинкования людей. Фикса тоже вроде отключилась. Однако, едва я улегся на лавку в стиле позднего репрессанса, подняла голову. Я соратнице стал напевать колыбельную про странные ауры на планете Грязь, про тот фокус, который учудил хозяин избы, и, что мы, похоже, не смогли врубиться в местные дела. Но вскоре заметил, ей в сущности не до того — слезы на глазах космического монстра!

— Старая женщина-“бабка” назвала меня дочкой. Алекс, мне никто никогда не говорил это слово. Я ведь обычный инкубаторский номерок, вскормленный автопоилкой для женских смертоносных эскадрилий, я — всего лишь органическая начинка для боевой колесницы.

Тьфу на такое высказывание! Особенно мне не нравится, когда меня по имени называют, я давно уж не в цыплячьем возрасте.

— Ты бы лучше всплакнула, когда размазала из импульсника старателя, который всего лишь шлепнул по попке твоей железобетонной. Его уже предупредили, он уже удирал на катере, а ты догнала и трах-тарарах…

— Я тогда не знала, что мне делать с моей обидой. В нашей эскадрилье все девушки были уверены в сверхценной своей миссии, все стремились к идеалу суровой воительницы… Старатель был таким же номерком, как и я. Одним-двумя меньше, какая разница — инкубаторы все равно поддерживают численность касты на необходимом начальству уровне. А сейчас вдруг дошло до меня, что дело не в количестве, не в мощности инкубатора, что можно быть не только боевой единицей.

Вот так Фикса, первая сломалась, хотя внушала доверие. Но увы, как незатейливо была уверена, что она валькирия, так же запросто и отреклась от своей сверхценной миссии. Надо бы поскорее отправить ее отсюда, пока не начала фокусничать.

— Бесхитростный ты бабец, К111. Дело не только в количестве, но и в качестве. Настоящее дело плодит героев, вспомни только войну с плутонами. И поменьше метаний. Человек, выжимающий одной левой сто кило, не подходит для душевных мук. Есть божественный ветер, тот самый, что создал Космику, что раздует ее на всю галактику. А ты струйка в нем. Ты все такое забыла, потекла как сироп — а ИМ ведь только этого и надо.

Но моя проповедь-отповедь не завела Фиксу на борьбу.

— Кому ИМ? Это только мы все время накрученные, машем кулаками в воздухе, да так, что палуба из-под ног вылетает. Война, если и была, давно закончилась. Даже на Земле, кибероболочки слезают с людей, как старая кожа со змеи. Здесь ведь можно быть человеком, центром семьи, куском деревни, другом козы и коровы, сестрой белки в лесу, родственником дуба на полянке, а не какой-то там струей божественного ветра.

— Вот именно, дуба.

Я вижу разговор напрасен, ей теперь только промывание мозгов поможет или перевод в сословие “мусорщиков”, куда сбивается всякая шушера. Я уже повернулся разочарованный на другой бок, чтоб ее не видеть, а она мне вдруг предложила: