Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Необходимым Мальвин полагал Твирина. Неспроста же он, всегда мнивший себя скептиком и апологетом критического взгляда, сразу после образования Временного Расстрельного Комитета не остался со всеми обсудить дальнейшие действия, а вышел из кабинета генерала Каменнопольского прямиком за Твириным. Перед лицом подлинных феноменов меркнет всякий скепсис и потухает критика во взгляде.

Потому теперь головной болью Мальвина было защитить Твирина от блёклой и тем опасной биографии Тимы Ивина.

— Слышал ли я о Тимофее? — неуклюже потёр лоб Мальвин. Головная боль подразумевала что-то ещё: неугомонные руки, спрятанные глаза, спасительную суету. Мальвин знал, конечно, все эти признаки, но применить их к себе никак не мог, а потому решил обойтись без.

— Вы всё-таки префект в Йихинской Академии, у вас есть возможность быстро справиться о любом студенте, — укоризненно качнулся вперёд Володий Вратович.

— Я нынче нечастый гость в Академии, увы.

— Быть может, мы могли бы попросить вас? Вы ведь в детские годы водили с Тимофеем дружбу… — непривычно вежливым тоном напомнил Лен Вратович. Мальвин внутренне заёрзал: иерархия в купечестве тверда и незыблема, и тон этот резал слух.

— Понятно-понятно — вы человек занятой, важный, но минутку выкроили бы, Андрей Миронович! — подбросил дровишек Падон Вратович.

Володий Вратович будто весь надулся, как голубь Золотцева отца, и облик его стал совсем уж грозным.

— Тимофей не вернулся ночевать накануне того, как с Городским советом вышла эта история, — заговорил он против ожиданий тихо и глотая окончания. — Мы, конечно, искали, но такая кругом началась суматоха, что от поисков толку не было, попробуй кого-нибудь найди в рехнувшемся городе, когда одни сплетни страшней других. А потом прояснилось, что студенты Академии вроде как в общежитии, ну мы и поуспокоились немного, хотя не дело это всё равно, но тут уж ничего не попишешь, тем более что и других забот полон рот. Но время-то идёт, в Академии вон лекции опять читают, а от Тимофея ни весточки, и в общежитии его то ли не видели, то ли… — Володий Вратович оборвал вдруг сей захлёбывающийся монолог и шумно отвернулся.

Мальвин, признаться, оторопел.

И понял в полной мере Скопцова: «всё же не чужие люди». Промелькнули пыльные давно Тимины жалобы, к Твирину отношения не имеющие: торгаши и толстосумы, приютом владеть не лучше скотобойни, так и так откармливать, чтобы потом сожрать, а до того держать чисто, но всё равно в загоне. Что-то ещё он говорил, было у него какое-то совсем уж хлёсткое сравнение…

— Прошу прощения, что ходил вокруг да около, — с решимостью встал зачем-то на ноги Мальвин. — Не знал, как подступиться. У меня есть основания полагать, что Тима мёртв.

Сам не понял, как вместо «Тимофея» вырвалось другое — детское, жалостливое.

— Эвон как оно, — прищёлкнул языком Падон Вратович. Верно, значит, Мальвин его самым непростым из старших Ивиных назначил.

— Мне, в принципе, известно, где ночевал Тимофей перед тем, как в городе случились беспорядки, но это только в том смысле важно, что я знаю, кто и в котором часу его в последний раз видел. Когда же беспорядки случились, он, видимо, оказался неподалёку от казарм, что тоже вполне сообразуется с моими сведениями. Вы ведь знаете, Охрана Петерберга держит псов, псы натасканные, и если, не приведи леший…

— Довольно, — бухнул Володий Вратович.

И чего, спрашивается, «довольно»? Такая человеческая гора этот Володий Вратович, а одного упоминания уже довольно. Вот уж никогда не угадаешь, где у другого предел.

— И как же оно так, что вы узнали, а мы нет? — уточнил, но без рвения, Падон Вратович.

— Временный Расстрельный Комитет проводил ревизию казарм. Не уследивший за сворой пёсник сам сознался, что его безалаберность привела к жертвам. Тело — ещё до ревизии — было захоронено за пределами города анонимно, как это у Охраны Петерберга нередко, к несчастью, бывает. Но осталось кое-что из вещей, если нужно, я пришлю.

Скопцов уверял, что в отцовской Южной части у него есть с детства знакомый пёсник, который в случае надобности всё подтвердит, а задавать неудобные вопросы и рассказывать кому постороннему не станет: пожилой человек, всю жизнь служит, Скопцова жалеет и считает за внука.

Из обещанных же вещей в комнате общежития, которую Скопцов делит с Хикеракли, Тима когда-то забыл шейный платок. От шейного платка в этой роли у Мальвина свело зубы: представилось, как потешался бы над ними главный специалист в романном мышлении, будь он в Петерберге.

Скопцов неожиданно взъярился:

«А чего вы хотели? Чтобы он забыл в нашей комнате рубашку? Извините, пожалуйста, но такого не было».

«Да? — невпопад переспросил Мальвин, задумавшись над нюансами грядущей лжи. — А мне-то казалось…»

«Вам казалось, — возразил Скопцов и спохватился о вечном своём смущении: — Давайте прекратим сплетничать о покойнике, всё это и так невероятно омерзительно, меня уже трясёт от отвращения к себе».

«Спасибо вам, — со всей искренностью ответил Мальвин. — Без вашей помощи я не решился бы хоронить Тиму Ивина, а это наилучший путь, раз уж мне придётся прямо сейчас разбираться с его воспитателями. Мы с вами защищаем легенду от поползновений реального мира. Это нужное дело, пусть и грязное. Шейный платок так шейный платок, простите мне мою неуместную разборчивость».

Ну в самом деле! Радоваться надо, что хоть шейный платок нашёлся — не Твирину же досаждать вопросами, осталось ли у него при себе что-нибудь от Тимы Ивина. Мальвину беспричинно и навязчиво мерещилось, что с Твириным о Тиме Ивине разговаривать не следует вовсе — будто от таких неосторожных разговоров что-то сложное и хрупкое обязательно перекосится на сторону, споткнётся на ровном месте.

Никто ведь не питает иллюзий, что без Твирина сейчас можно было бы положиться на Охрану Петерберга?

— У вас найдётся выпить? — огляделся Лен Вратович потерянно.

О водке и нужном числе рюмок Мальвин позаботился сразу после ухода Скопцова.

— Шельмец, — неожиданно резюмировал Падон Вратович, опустошив рюмку. — Вот ей-ей, всегда чуял, что найдёт он свой способ из-под крылышка-то улизнуть. И что характерно, улизнул. Одно слово — шельмец!

— Ты что несёшь-то! — громыхнул Володий Вратович. — Это ж мы виноваты…

— В чём мы виноваты, того он не знает, — ничуть не устыдился Падон Вратович. — Не знал. В любом случае, дело прошлое.

— Леший с ним, с прошлым. Но вот за женитьбу мы с этим налогом зря взялись, тогда меня дурные предчувствия и одолели… — пробормотал Лен Вратович, а затем повернулся к Мальвину и всё так же потерянно и жалко принялся объяснять: — Думали женить его на дочке хозяина одной нашей скобяной лавки в Людском, хозяин совсем уже старик, помер бы — была бы экономия, он ведь себе хороший процент от сбыта в карман кладёт. Вот на такие места своих воспитанников расставлять и надо, чтобы все вложения окончательно в одно хозяйство объединить. Дочке хозяина половина от лавки причитается, а поженили бы их с Тимофеем, никаких бы трудностей и не возникло… Да и налог на бездетность опять же. Сказать не успели, конечно, всё искали момент получше — он же шебутной, обозлился бы непременно, хотя девка хорошая, даром что вертихвостка. Ай, тьфу… Не могу.